Я не многое запомнила из большого дурбара[42] — только лица, лица, разинутые рты, шумно заглатывающие, бокал за бокалом, французское шампанское. Я не пила, потому что не любила спиртного, хотя мой молодой супруг в парадном костюме раджи выпил и закурил большую сигару. Потом мы сели в машину: медовый месяц — еще один перенятый нами обычай Запада, — и я спросила, позаботился ли кто-нибудь уведомить моих родителей.
Мы вылетели в Мумбаи[43] на реактивном самолете компании. Это был мой первый полет на летательном аппарате. Я прижала ладони, еще хранящие выведенный хной узор моего мехнди,[44] к стеклу, словно пытаясь ухватить каждую картину уходящего вниз Дели. Это было видение столь же божественное, как те, что я созерцала в постели Кумари Гхар, разглядывая Индию. Воистину это был подобающий богине экипаж. Но демоны, пока мы разворачивались над Нью-Дели, шептали: «Ты станешь морщинистой старухой, в то время как он едва достигнет расцвета сил». Когда лимузин от аэропорта свернул к набережной и я увидела блеск городских огней в Аравийском море, я попросила мужа задержать машину, чтобы полюбоваться и подивиться ему. Я чувствовала, как слезы выступают на глазах и думала: «В тебе та же влага». Но демоны не оставляли меня в покое: «Ты замужем за чем угодно, только не за человеком».
Мой медовый месяц был бесконечной сменой чудес: из стеклянного пентхауса открывался вид на закат над Човпатти-Бич. Мы гуляли по бульварам в новых роскошных одеждах, и звезды и божества кино улыбались нам и благословляли нас в виртуальном пространстве наших наладонников. Цвета, движение, шум, болтовня: люди, люди, люди… И за всем этим плеск и тишина и запах чужого моря.
Горничные подготовили меня к брачной ночи. Они занялись омовением и благовониями, умащениями и растираниями, они продлили поблекший уже хенный узор от ладоней к плечам, к маленьким твердым грудям и вниз, к манипурака чакре над пупком. Они вплели мне в волосы золотые украшения, надели браслеты на руки, кольца на пальцы рук и ног, покрыли пудрой мою темную кожу уроженки Непала. Они удлинили мне ресницы, обвели углем глаза и придали нолям форму тонкого цветного острия.
— Что мне надо делать? Я никогда не касалась мужчины, — спросила я, но они поклонились мне и выскользнули из комнаты, не ответив. Правда, старшая из них — высокая кумарими, как я ее мысленно называла, — оставила на моем диване невесты коробочку из мыльного камня.[45] В ней лежали две таблетки.
