Теперь Журанков понял, отчего Катя так взволнована. Еще бы. Можно только догадываться, как она передергалась ночью.
При сотрясении мозга ставят компрессы?
Наверное, ставила… И вообще.
Избили. Националисты. Избили — это я еще понимаю, и в наше время хулиганья хватало; но… националисты. Ну и времена.
— Снова приставать к нему сейчас из-за денег просто бессовестно. И, в конце концов, я за все эти годы ни копейки с тебя не взяла. Теперь ты просто обязан помочь.
— Да, конечно, — совершенно искренне, как под гипнозом, ответил он.
— Ты согласен?
— Разумеется, Катенька…
Это свойское «Катенька» сорвалось с языка совершенно случайно.
Она так изумилась, что не сразу смогла ответить. Потом очень по-деловому спросила:
— Сколько ты можешь дать?
В доме было рублей семьсот, прикинул он. И плюс завтра еще два урока — оба физика. Математика — послезавтра…
Но говорить об этом ей — только смешить.
— А сколько надо?
Она сказала.
И очень его насмешила.
Только смех оказался бы горьковат.
— Какие сроки? — спросил он как ни в чем не бывало.
— Чем скорее, тем лучше. Я и так уже непозволительно затянула.
— Я постараюсь что-нибудь придумать. Ты мне дашь свой телефон?
Она помолчала.
— Лучше я сама позвоню тебе завтра.
— Хорошо, — безропотно согласился он. Собственно, так и впрямь лучше — чтобы потом никогда, никогда не возникло соблазна. Она права.
— Во сколько тебе удобно? — вежливо осведомилась она.
— Можно в это же время, — еще более вежливо ответил он.
Она опять помолчала. Она будто все еще ждала, что он откажет. Он уже согласился, согласился без колебаний и без задних мыслей, но она все еще не верила и ждала подвоха.
— Спасибо… — нерешительно сказала она. В голосе ее было какое-то недоумение.
— Вы в милицию обратились? — спросил он.
Она несколько мгновений напряженно не отвечала, и он спохватился:
— Впрочем, это не мое дело. Хорошо, я сегодня постараюсь что-нибудь придумать. Слушай, а самому-то Вовке что нравится?
Это снова вырвалось непроизвольно. Как «Катенька». Будто они все-таки все еще были вместе. Или, по крайней мере, не порознь.
— Да как-то многое сразу… — неопределенно ответила она.
Похоже, она не знала, как себя с ним теперь вести. А можно и никак не вести. То, что надо, — сказано, а остальное — никому не нужная бутафория… Да?
Да?!
— Я позвоню завтра, — повторила она и повесила трубку.
Да.
Он принимал душ, брился, завтракал, ощущая странное раздвоение. Руки чуть дрожали. В кои-то веки к нему обратились, да еще по такому простому и естественному делу, а он был практически бесполезен. Он не мог помочь. Хотел бы, и не может. Не может?
