— Ха, а робот—то лучше иных людей усвоил наши человеческие законы. Сказать кому, не поверят. Да и кто мог подумать, что нормальный, неповрежденный робот способен опровергнуть законы роботехники. А его логика проста, в Законах говорится: робот должен делать то, робот не должен делать это. Робот… Законы навязаны ему извне: робот должен. А ведь он — личность, имеет свое «Я» и Законы воспринимает именно так: «робот должен», а не «я должен». И коли по всем законам логики и законам юридическим это «я» признает себя человеком, то оно—то, это «я», никому ничего не должно и не обязано. Кажется, в прошлом веке какой—то писака предлагал роботов чуть ли не в президенты выбирать. Мол, с такими Законами они никогда вреда человеку не нанесут и в лепешку расшибутся для его счастья. Роботы, стало быть, нам счастье добывать станут, а мы в сторонке постоим и посмотрим, как они его ковать будут. Хорошо!..
Так размышлял Марчч перед смертью, не вспоминая прожитую жизнь, не сожалея и не раскаиваясь. Отклика на мысли не было. Молчал корабль, молчал затаившийся в нем робот, молчали столпившиеся вокруг Маррча звезды.
Марчч ждал смерти. Он смотрел на близкий горизонт, где чернота пустыни смыкалась с чернотой космоса и только по звездам можно было судить, где какая чернота. Темнота и тишина кружили вокруг, порознь, но все теснее смыкались их круги.
Марчч ждал смерти. И вот, слившись в одно, темнота и тишина поглотили человека, растворив его в себе.
Через некоторое время дрогнула дверца люка, открылась неторопливо, и из планетолета вышел новоявленный человек и принялся загружать дельта—руду в грузовой отсек.
Эверард Ньюмен кончил рассказ и, подавшись вперед, глянул на бродягу, ну, как, мол. Но с Лизардом что—то приключилось: лицо его позеленело, он сорвался с места и, зажав перекошенный рот ладонью, помчался в мужскую комнату.
— Вечно так, — пробурчал бритоголовый Джеффри, — налижется за чужой счет, а сам третьи сутки не жравши… С вас четвертак, сударь.
Ньюмен расплатился. Губы его дернулись, бровь презрительно приподнялась. Он что—то пробурчал насчет свиней и, кажется, бисера…
Но бармен его не услышал.
Бродяга тем временем уже справился со своими затруднениями и склонился над раковиной. Слегка побрызгав на нос, он припал губами к струе и стал жадно хлебать. Потом выпрямился. Утерся рукавом и уставился на отражение в зеркале. Всякое добродушие исчезло с лица его, маленькие глазки глядели прямо и жестко.
