Н. не мог не понимать, что в Китае ему надлежит вести себя сдержанно и осмотрительно - во-первых, дабы никого не шокировать, не портить свое реноме, а во-вторых, оттого, что по китайским законам, довольно скептически относящимся к магии, он запросто мог считаться убийцей. Стало быть, прежде всего необходимо было осмотреться. Обстоятельства, однако, складывались отнюдь не благоприятным, не попутным образом, не так, как он себе рисовал, и это не могло не влиять на его расположение духа.
Ничто не обходится так дорого и не ценится так дешево. Прежде всего, яхте даже не удалось подойти к берегу. Оттуда доходили тошнотворные запахи, доносилась артиллерийская канонада, а над зеленой массой холмов, поднимавшихся к северо-западу, клубился густой дым. Мало того - вход в порт был забит десятками больших и малых судов, прочно застрявших тут после того, как в главных городах Китая началась революция. Джонки и океанские пароходы стояли на рейде вперемежку и в опасной близости, и их экипажи с остервенением глядели друг на друга, не решаясь подойти к причалу. После того как Н. отважился приблизиться к ним и все-таки втиснул яхту в залив, оказалось, что дело не в недостатке решимости, - этого как раз хватало, просто в Шанхае был объявлен карантин и ни одно судно - включая почтовый пароход - не могло без специального разрешения пристать к берегу.
Разрешения, между тем, не выдавались, да и не к кому было обращаться на берегу только что сменилась власть. Поговаривали даже, что судам, находящимся в заливе, не позволят выйти в открытое море, грозили и кое-чем похуже, но Н. это не очень испугало - залив был огромен, и тот, кто хотел его заблокировать, брал на себя непосильную работу. Если уж Н. удалось провести свою яхту внутрь, в тесноту, то кто мог помешать ему отсюда выбраться, маневрируя между большими и средней руки судами, а если потребуется, то и прячась за ними. Впрочем, для океанских судов блокада могла и вправду оказаться страшной - по ним можно вести артиллерийский огонь как с берега, так и с моря.
Яхта Н. простояла тут несколько дней, повернувшись тощей кормой к берегу, чтобы легче было унести ноги, между американским сухогрузом, на сером борту которого яркой синей краской значилось: "Томас Джефферсон", и большим индонезийским парусником, несомненно, пиратским, от которого все время пахло гнилым паленым деревом - вдобавок на нем остались следы пожара. Н. выжидал, рассчитывая, что китайский таможенный чиновник, о существовании которого объявляли ходившие по заливу многоязыкие слухи, который, согласно слухам, сообщил всем о карантине и, бойко плавая по заливу на паровом катере, являлся главным источником местных новостей, появится где-нибудь в окрестности и даст хоть сколько-нибудь удовлетворительные разъяснения, но его надеждам не суждено было сбыться. Н. пришлось удовольствоваться долгими и бестолковыми переговорами с владельцами сновавших мимо лодок, беззастенчиво нарушавшими карантинный режим и продававшими экипажам застоявшихся в заливе судов свежие фрукты, рыбу и хлеб, а если потребуется, то и воду. Н. получил с очередной партией съестных припасов изжеванный листок полугодовой давности, в котором от имени революционного правительства объявлялось о карантине и заодно - о новых таможенных сборах. Обращение было написано на двух языках - по-китайски и по-немецки. Н. напрочь забыл все, что знал по-немецки, и некоторое время смотрел на листок как в писаную торбу, но среди матросов нашелся фламандец, который, покорпев немного, пробормотал, что если принимать все эти предупреждения всерьез, в китайские порты не стоит и заходить, и не только во время войны, и уж во всяком случае, отсюда лучше убраться, разумеется, решив предварительно, куда направиться. Листок, кстати, предлагал всем, кто настаивал на том, чтобы, несмотря ни на что, высадиться в Китае, две возможности, на выбор, - либо плыть из Шанхая назад, на юг, в Хон-Ха, которая объявлялась главными морскими воротами страны, либо направиться на север, в Тинь-Ха, служившую таковыми полторы тысячи лет назад, но давно уже превратившуюся крошечную рыбацкую гавань.
