Минутами эта боль сотрясала все его маленькое тело, переходя в желание дико сопротивляться, кричать, топать ногами, дергать мать за платье, минутами выливалась в глухое, бессильное отчаяние.
Пани Борович тоже принимала участие в составлении этого неписаного договора, даже отмечала в маленькой книжечке количество разной провизии, но все время чувствовала на себе взгляд мальчика, хотя не смотрела на него, и глаза ее были опущены. В сердце ее проносилась почти такая же вьюга сумасшедших чувств. Как знать, быть может, и совсем такая же? Быть может, сила его нетерпения точно так же и в тот же самый миг пронизывала и ее? Как знать.
– Ну и ненасытная же вы! – полусерьезно говорил пан Борович учительнице, когда она домогалась то рыбы, то овощей, то наконец льна, холста и т. д.
– Э! – с ядовитой улыбкой ответила Веховская, – какая я там ненасытная, сударь. Да разве все эти мелочи вместе составят то, что вам бы пришлось дать репетитору у себя в деревне? Этакий репетитор, знаете ли, сударь, согласится поехать в деревню не менее чем за тридцать рублей в месяц, да вдобавок требует отдельную комнату, всякие удобства, удовольствия, прислугу… молодую верховую лошадь, хочет время от времени поразвлечься, хочет иметь праздничные дни… Да что говорить…
– Вы сами знаете, любезнейшая, – ответил шляхтич немного резко, – я потому и отдаю ребенка к вам, что у меня нет средств на репетитора. Да, нет средств. Хоть бы я и понатужился и заплатил ему эти триста рублей в год, так у меня нет в доме угла, где поместить гувернера. Вы, любезнейшая, знаете, а может, и не знаете, что у нас не есякий день мясо на обед, а имея в доме постороннего человека, пришлось бы тянуться…
Да что тут говорить, дорогая моя, – сказала пани Борович, – ведь пан Веховский приготовит Марцинека в первый класс не хуже, да что, гораздо лучше, чем самый лучший репетитор, а у вас ему будет все равно как у матери. Он сам знает, что надо учиться, надо, зубами и ногтями!.. Мамочка любит, мамочка крепко любит, но ничего не поделаешь, ничего не поделаешь. Он и сам это знает, он покажет, что он за мальчик и правду ли говорил о нем пан Ментович, будто он только реветь умеет. Он покажет!
В самом деле, взрывы беспокойства в Марцинеке утихли, и его отчаяние сникло, как ослабевший парус. Он храбро глянул в глаза матери и, увидев в уголках этих глаз две слезы, отважно улыбнулся.
– Ну, видите, видите, вот он какой мой сын, мой дорогой сын! – говорила пани Борович, давая наконец волю слезам.
