— Что? — Пельмень удивился этому неуместному вопросу.
—Куда ты шел?
— К колодцу, — ответил Пельмень свистящим шепотом. Он даже начал стаскивать ведро с себя. В будничном вопросе Пакли он уловил знак нормализации обстановки. — Воду «селедкам» хотел поменять.
— Ну и иди к колодцу, — захихикал Пакля. — «Селедки» заждались.
Пельмень, исполненный замешательства, поглядел на Паклю. Уж не рехнулся ли приятель?
— А эти? — настороженно спросил он.
— Иди, иди… — Пакля никак не мог перестать хихикать. Наконец сам отлип от стенки и вышел из сарая. — Вот так! Дорожка свободна!
Пельмень пулей выскочил на улицу и скрылся, умудрившись ни разу не громыхнуть ведром.
Пакля потер вспотевшие ладошки о рубашку, облизал губы, которые все еще дрожали.
— Идите сюда! — громким, хотя и не очень твердым голосом провозгласил он. Десантники безмолвно один за другим вошли во мрак сарая.
— Шлем! — Он протянул руку — и действительно в нее положили шлем. Безропотно, быстро, но без суеты.
Пакля уселся на ящик из-под гвоздей, заложил ногу на ногу.
— А теперь, пацаны, — развязно проговорил он, — быстренько рассказали, кто вы такие, что это за штука, и чего мне с вами делать?
В эту секунду Пельмень набирал ведро и, глядя в пустоту, думал: «Не к добру это все. Точно, не к добру…»
* * *
В доме у Дрына были мутные стекла, провисшие потолки и засаленная до неприличия мебель. Может быть, именно поэтому он старался поменьше времени проводить здесь, а побольше — на водокачке, на свежем воздухе и зеленой травке.
Одна вещь необычно выделялась в доме — старая, но дорогая гитара с черной лаковой декой. Но ее звуки почему-то здесь глохли, как в трясине. Играть Дрын предпочитал в других местах.
Был полдень, на окнах метались остервеневшие мухи. С веранды несло кислятиной от поросячьей похлебки, сваренной из пищевых отходов и комбикорма. Дрын сидел на кухне, он только что проснулся и чувствовал себя отвратительно.
Просыпаться в тесном несвежем жилище, да еще днем, в такую жару — это и в самом деле неприятно. Он ждал, пока мать заварит чай, чтобы быстренько перекусить и умчаться отсюда.
— Люди вон с обеда уже идут, — ворчала мать, яростно перемывая железные миски в ведре с мыльной водой. — А он только встал, видите ли… Все люди как люди, работают, родителям помогают… А он, видите ли, работать не может. Руки, видите ли, сахарные…
— Отвали, мать, а? — жалобно вздохнул Дрын и отвернулся к окну.
— Отец сгинул, так думала, хоть сын у меня будет… — в этом месте она сорвалась на плаксивые нотки и замолчала. Дрын машинально повернул ручку приемника, чтобы заглушить ее всхлипы. Слушать их было невыносимо.
