Я была счастлива, что он целиком принадлежал мне один, наш день в неделю. Я не хотела делить его с другими, в присутствии которых испытывала бы чувство неловкости. Так что продолжалась полная неопределенность, и я не заглядывала в будущее дальше следующей субботы.
В этот день Дирек был особенно нежен и вечером повел меня в отель «Бридж», мы выпили по три джина с тоником, хотя обычно почти не пили. Потом он настоял, чтобы за ужином мы выпили еще и шампанского. И к тому времени, когда мы добрались до своего кинотеатрика, мы оба были здорово навеселе. Я радовалась, потому что в этом состоянии меньше думала о завтрашнем дне, который положит конец нашим милым встречам. Но когда мы очутились в своей ложе, Дирек вдруг помрачнел. Он не обнял меня, как обычно, а сел в стороне, закурил и стал смотреть фильм. Я придвинулась к нему и взяла его за руку, но он продолжал смотреть прямо перед собой. Я спросила, в чем дело. После паузы он упрямо произнес: «Я хочу спать с тобой. Я имею в виду по-настоящему, как положено».
Я была шокирована. Особенно меня поразил его грубый тон. Конечно, мы уже об этом заговаривали, но всегда сходились на том, что это будет «потом». Теперь я пыталась привести те же самые аргументы, но была очень расстроена и нервничала. И что это ему пришло в голову испортить наш последний вечер? Он настойчиво приводил свои аргументы. Я была, по его словам бессердечной девушкой, цепляющейся за свою невинность. Он считал, что это ханжество и это было вредно для его здоровья. В конце концов, мы были любовниками, так почему же не вести себя так, как ведут себя любовники? Я ответила, что боюсь забеременеть, он сказал, что этого легко избежать. Есть такая штучка, которую он может надеть. Но почему сейчас? — спросила я. Не может же это произойти здесь? Почему нет? Места много. И он настаивает на том, чтобы это случилось до того, как он отправится в Оксфорд. Это как бы сделает нас мужем и женой.
Обуреваемая страхом, я отметила тем не менее, его последний довод. Возможно, в этом что-то было. Пусть это станет чем-то вроде печати, скрепляющей нашу любовь. Но я боялась. Нерешительно я спросила, есть ли у него эта «штучка». Он ответил, что нет, но в городе есть аптека, работающая круглосуточно, он пойдет туда и купит. Он поцеловал меня, быстро поднялся и вышел из ложи.
Я сидела, тупо уставившись на экран. Теперь я уже не смогу отказать ему! Он вернется и все будет отвратительно; на грязном полу, в этой мерзкой маленькой ложе, в этом мерзком захудалом кинотеатре, мне будет больно, а потом он станет презирать меня за то, что я не устояла. У меня возникла мысль подняться, убежать на станцию и ближайшим поездом вернуться в Лондон. Но он разозлится. Это ранит его самолюбие. Я перестану для него быть «своим парнем», и дружба, приносившая радость нам обоим, рухнет. В конце концов, было ли это справедливо по отношению к нему так долго заставлять его терпеть? Может, и правда, это воздержание было вредно для его здоровья? Во всяком случае, рано или поздно должно было этим кончиться. Для таких вещей не выбирают самого подходящего момента. Притом, кажется, ни одна девушка не испытывала удовольствия, когда это происходило в первый раз. Может, даже лучше поскорее пройти через это? Все, что угодно, только бы не разозлить его! Что бы ни случилось, это лучше, чем конец нашей любви!
