Карпухин вопросительно посмотрел на Анисимова, и тот объяснил:
- Амос сказал Берману, что ему необходимо поговорить с задержанным наедине. Следователь не мог отказать, но требовал, чтобы мы с вами тоже покинули помещение. В общем, как видите, удалось уладить...
- Михаил, - Брош наклонился к Гинзбургу через стол, - в таких случаях я обычно спрашиваю: намерены вы признаваться виновным? И всегда советую говорить "нет". Пусть полиция доказывает. У них обязательно есть... как это... дырка.
- Прорехи, - подсказал Анисимов.
- Да, прореха в доказательствах. И тогда я... Но сейчас это не пройдет. Тридцать восемь свидетелей, плюс две пули в электрик, плюс две пули нет в ваш пистолет. Если сказать "невиновен", это глупо, да?
- Наверно, - сказал Гинзбург.
- Расскажите, зачем вы это сделал?
- По инструкции я должен...
- Нет, - перебил адвокат, - я знаю, что именно вы должен по инструкция. По инструкция вы должен два выстрел воздух, третий - цель. Да? Вы стрелял два раз, оба - цель.
- Нет, - сказал Гинзбург, глядя на свои сжатые пальцы, - я стрелял два раза, да, и оба раза - в воздух. В третий раз... Знаете, - он перевел взгляд на Карпухина и сказал будто для него одного, - в третий раз я бы просто не выстрелил. Не могу... стрелять в человека. Это невозможно.
- Но из тела извлекли две пули, - мягко сказал Анисимов. - Одна рана была смертельной. Если вы стреляли в воздух...
- Я стрелял в воздух, - упрямо повторил Гинзбург.
- Вы знали Кахалани раньше? - адвокат решил изменить направление разговора.
- Да, - подумав, сказал Гинзбург. - То есть... Да, я его видел несколько раз. И если бы посмотрел на его лицо, когда... Но я отвлекся, он прошел мимо... Просто человек, который почему-то не показал мне сумку. Я крикнул. Он побежал. И чемодан прижимал к себе. Дальше... Стрелял в воздух.
Он замолчал, но в молчании чувствовалась недоговоренность. Карпухин не столько видел, сколько ощущал напряжение, в котором находился Гинзбург. Не то напряжение, когда охватывает страх, и понимаешь, что сделанного не возвратить, жизнь сломана, ничего уже не сделать, все слова лишние, и тогда напряженно молчишь, только ждешь результата - сколько... неужели навсегда? Нет, молчание Гинзбурга и его поза почему-то убеждали Карпухина в другом - что-то он хотел сказать, но не решался. Не решался вообще или потому, что в комнате находились лишние люди, которым его слова слышать было не нужно?
Показалось Карпухину, или Гинзбург действительно бросил в его сторону быстрый, но совершенно ясный взгляд? "Надо поговорить". Поговорить или продолжить разговор? Сейчас это было невозможно. Наверно, это будет невозможно и в будущем. До суда. А после...
