— Ты все взвесил?
— Да. — На этот раз в голосе его послышалось раздражение. Он делал над собой усилие, чтобы не взорваться. Когда он слушал всех и вся, пел с чужого голоса, трепетал, едва кто-нибудь из вышестоящих нахмурится, верил в Мейпл-стрит и «Загородный клуб», — тогда сама же Нора не скрывала своего пренебрежения к нему.
Разве не ставили ему в вину в этом доме, что он — не для себя, а для семьи! — задумал подняться ступенькой выше? И когда он принял близко к сердцу свое поражение, — разве не дали ему понять, что он попросту глуп?
Ведь у жены он нашел, пожалуй, не больше утешения, чем у какого-нибудь Билла Карни.
А теперь он смотрит правде в лицо. Ему насильно открыли глаза. Выходит, и тут он не угодил — на сей раз тем, что наконец прозрел? И Нора, оказывается, на стороне его врагов?
Он понял, что отныне нельзя рассчитывать ни на жену, ни на кого бы то ни было — только на самого себя.
Только что, глядя на людей в последних рядах, он понял, что он — один из них. Какая нелепость — усаживать его на эстраде! Навесили на него ярлыки: помощник секретаря там, казначей тут, но никто, кроме него самого, в эти титулы не верит, и все издеваются над их носителем.
«Назовем-ка его каким-нибудь там заместителем, вот он и потащит за нас воз!»
А разве не то же самое в магазине? Но к этой мысли еще надо будет вернуться. Это еще не назрело. Он обдумает все позже, и наверняка его ждут новые горькие прозрения.
Неужели Hope не понять, что с него словно кожу с живого содрали? Как ему необходимо, чтобы его оставили в покое, дали прийти в себя, разобраться в себе!
Сорок пять лет ему позволяли идти вперед, да еще подбадривали, кричали «браво», а теперь, когда он уже почти у цели, его ни с того ни с сего грубо хватают за руку и объявляют, что он с самого начала был на ложном пути!
Не угодно ли вернуться обратно?
Смешно! Попробуй-ка вернуться и начать сначала, имея на руках этот дом, жену, четверых детей — а скоро еще пятый будет! — да кучу ежемесячных взносов, которые нельзя просрочить, не то опишут имущество или посадят.
Уж не лучше ли было по здравом размышлении смолчать, проглотить, похоронить в себе обиду и гнев? Он ли виноват, что его прорвало?
— Иди лучше спать, — сказала жена. — Завтра все обсудим.
Что им завтра обсуждать? Зачем? Чтобы попытаться спасти имущество? Или она надеется убедить его извиниться перед этой публикой?
В ушах у него снова зазвучал лейтмотив того, первого дня. Он чуть не выговорил эти слова вслух, но вовремя сдержался, чтобы не напугать жену еще больше.
