«Я их всех поубиваю!»
Он так и застыл со сжатыми кулаками посреди комнаты, перед включенным телевизором. Вдруг дверь бесшумно отворилась, и перед ним предстала Флоренс. Никто не слышал, как она вошла. Волосы цвета красного дерева повязаны шарфом, лицо и руки забрызганы дождем. Она с любопытством переводила взгляд с отца на мать, пытаясь определить, не ссорятся ли они.
— Мама сердится? — спросила она, повернувшись к отцу.
— Не знаю.
— Ты ей сказал?
— Да.
— Он здорово держался, мама. Так спокойно. И чуть не выиграл дело: двенадцати голосов не хватило.
Хиггинс ощутил прилив гордости: шутка ли — из-за него едва не рухнули замыслы клана! В то же время ему стало легче оттого, что кончилась неопределенность: уж если он действительно чуть не опрокинул их планы, значит, ему теперь не выпутаться из этой истории.
На него неизбежно обрушится их гнев. Но раз победа все-таки за ними, есть надежда, что ему не станут так уж сурово мстить. Разве не сам Олсен напомнил, что в нашей стране существует личная свобода? Хиггинс высказал собственное мнение — это его право, более того — долг. На то и собрание, чтобы обмениваться мнениями.
Бестактностью, конечно, было упоминать «Загородный клуб». Но это — особая статья. Он это сделал нарочно, именно потому, что считал важным дать им эту зацепку.
Если теперь они станут ему мстить — разве это не пойдет вразрез с их собственными принципами?
Нора вздохнула и поднялась.
— Ну-ну, будем надеяться на лучшее. А пока что пора спать.
— Ты несправедлива к папе.
— Я его еще ни словом не упрекнула.
— Но смотришь на него так, словно осуждаешь.
Не ввязываясь в спор с дочерью. Нора выключила телевизор и пошла на кухню, чтобы погасить свет.
— Никому ничего не надо из холодильника?
— Спасибо, нет, — отозвался Хиггинс, и Флоренс, как эхо, повторила:
— Спасибо, нет.
Она смотрела на отца, словно вдруг открыла в нем нового человека.
— Люсиль тоже сказала, что ты смело держался, — быстро и нерешительно проговорила она.
Что до Хиггинса, он ощущал сейчас одно — дьявольскую головную боль и тяжесть в желудке, доходящую до тошноты.
В постели он поцеловал жену в щеку. Она тоже поцеловала его в темноте и заметила:
— Ты весь горишь.
— Понервничал сегодня, — ответил он, поворачиваясь, как обычно, на правый бок.
— Спокойной ночи, Уолтер.
— Спокойной ночи.
И они услышали, как скрипнула кровать Флоренс.
Назавтра все пошло совсем не так, как он думал.
Ночью Хиггинс раза два просыпался, весь в испарине, чувствуя себя таким разбитым, словно заболевал. Болезнь сейчас была бы как нельзя более кстати. Проснись он наутро с воспалением легких или какой-нибудь другой серьезной болезнью, можно было бы на время избежать всякого общения с людьми. Лежал бы он тогда в постели, а жена ухаживала бы за ним, оберегала бы его покой, не пускаясь больше ни в какие объяснения. И никто, кроме доктора Роджерса, чье присутствие само по себе действует успокоительно, не имел бы к нему доступа.
