— Мне не нравилось то, что они заставляли меня делать, — медленно сказала Ева, — но это было лучше, чем сиротский приют. Лайэны были добрыми.
— Есть слово, применимое для таких людей, как дон Лайэн, но это вовсе не слово „добрый“!
Рено натянул повод и пустил лошадь галопом, не дожидаясь ответа Евы. Он не доверял себе и не хотел слушать, как она защищает своего сутенера.
„Он был добрый и деликатный“.
Но, несмотря на быструю езду, он не мог отделаться от голоса Евы, который как эхо звучал в нем.
„Им стало легче, когда у них появилась я.
Мне Не нравилось то, что они заставляли меня делать.
Он был добрым“.
Мысль о том, что Ева была настолько одинокой, что радовалась даже крупицам человеческого отношения и называла это добротой, непонятно почему разволновала Рено. Он не знал, откуда в нем возникло желание защитить девушку из салуна, которую учили лгать, жульничать и „отвлекать“ мужчин.
„Я просто думала о том, как это здорово — спать ночью и ни о чем не беспокоиться“.
Рено знал: мысль о том, что он принес девушке из салуна подобный покой, не должна его трогать.
Но она почему-то трогала.
Горы остались позади, и можно было лишь вспоминать о вершинах, об источниках с кристалльно чистой водой, о деревьях, растущих так густо, что лошадь не могла преодолеть эту чащу. Здесь, в сухих балках и на вершинах плато, лошадям было где разгуляться. Насколько хватало взгляда, не было ничего, кроме простора.
— Смотри! — воскликнула Ева.
Она подъехала к лошади Рено и показала рукой:
— Вон там.
Рено стал всматриваться, но видел лишь рыжевато-коричневые полосы песчаника, просвечивающиеся, словно кости, сквозь тонкую кожу земли.
— Что там? — спросил он.
— Да вот же, — сказала Ева. — Неужели ты не видишь? Какие-то каменные здания. Это те руины, о которых ты говорил?
Наконец Рено понял, что Ева имела в виду.
— Это не руины, — объяснил он. — Это пласты песчаника, отшлифованные ветром и бурями.
Ева хотела было возразить, но затем задумалась. Когда Рено впервые сказал ей, что они двинутся по долине, где не будет ни ручейка, ни крохотной лужицы в низине, она решила, что он разыгрывает ее.
Но он говорил вполне серьезно. Такие долины были. Она видела их, она проезжала по ним, ощущая во рту привкус прокаленной солнцем пыли. По такой долине она ехала и сейчас.
Перемены в ландшафте были постоянным источником удивления для Евы. Все те годы, в течение которых она читала журнал Кристобаля Леона, она никогда по-настоящему не понимала, что значило для испанских первопроходцев ехать в неизвестность через пустыню, видя, как речки мелели на глазах, затем совсем исчезли и путников охватила жажда.
