Не повторится и встреча с их с Нелькой бывшей классной руководительницей, которую они обожали и которая тоже давным-давно умерла. Они любили эту, тогда уже пожилую женщину. И это несмотря на то, что она преподавала постылую неусвояемую физику. Нелька была не в состоянии выучиться даже дробям, а Наташа, из уважения к учительнице, была хорошисткой: и по электричеству, и по механике.
Запомнилось, что, когда они сидели за чаем с крыжовенным вареньем – предыдущим летом под Свердловском был отчего-то небывалый урожай крыжовника, – учительница спросила шутя: что, все уж позабыли? И
Наташа храбро сказала, что помнит кое-что даже из оптики: интерференцию и дифракцию. И чем они отличаются? И Наташа бойко ответила, не ошиблась. А вот теперь она, конечно, уже не помнила, ни что такое дифракция, ни что такое интерференция…
В тот день – оставалось всего ничего до отъезда, и Наташе не сиделось, почти не спалось, хотелось скорее вырваться в Москву – она вызвалась сходить за молоком. И насилу уговорила мать, что ей это только в охотку – за молоком нужно было вставать спозаранку и стоять не меньше часа в пенсионерской очереди, ждать цистерну, в магазинах в те годы было шаром покати. Наташа и от денег отказалась, мол, не надо, мама, какие пустяки…
Их улица Маяковского, начинаясь от центральной Ленина, чуть скривившись, доходила до самой вокзальной площади. Причем Ленин стоял по обоим концам: в центре большой, белый, у вокзала помельче, бронзовый. И по их району всегда шлялись цыганки. Чтобы добраться до места, куда привозили молоко, нужно было миновать квартал и перейти на другую сторону улицы. И вот как раз у перехода цыганка Наташу и перехватила. Ох, сколько раз предупреждали Наташу, чтоб никогда не связывалась! Но утро было яркое, свежее, Наташа мыслями была уже в самолете, и на обычное дай, погадаю беззаботно ответила а что, погадай. И даже поставила на землю бидончик, протянула ладонь.
Потом она не раз вспоминала облик той цыганки, и всякий раз выходило по-иному: то цыганка казалась совсем нестарой, бойкой, а то помнилась уже пожилой, чуть не старухой. На пестряди звенели монисты, и пальцы были в золотых кольцах – видать, не простая была цыганка: уличные, грязные, с выводком замурзанных детей, знала
Наташа, в золоте по улицам не ходили. И первое, что услышала Наташа в быстрой речи цыганки: ты еще целая. Как она догадалась, ведь
Наташа была развитая, с женской фигурой налитая деваха, никто не верил, что у нее еще не было мужчины… Больше Наташа почти ничего не помнила: разве что поразило ее, что цыганка легко повела рукой, и у нее в пальцах оказалась прядь Наташиных русых волос: будто ножницами чикнула. Ведьма, колдунья – пронеслось у Наташи. И как отдала цыганке все свои деньги, она тоже не помнила – и на молоко, и на самолет, и на первые в Москве расходы. Но вот что Наташа запомнила навсегда, так это предсказание и будет у тебя один муж во всю жизнь.
