Боржомки бешеной, и с громом мчал
Он трупы сосен, вырванных с корнями,
И теплый ветер сыростью дышал;
Струился пар над влажными лесами,
На солнце каждый лист блестел, дрожа;
Лазурь была туманна и свежа.
LXXX
Вот подошел Сергей; спокойно, гордо
И вежливо ей руку протянул;
«На этот раз мое решенье твердо —
Я уезжаю вечером». Взглянул —
И вдруг лицо в смущеньи отвернул:
С такой наивной, робкою мольбою
Она глядела: «Милый, что с тобою?»
LXXXI
— «К чему притворство, Bеpa?.. Я вчера
Узнал, что вы не любите, забавой
Была любовь… Наскучила игра…
Ну, что ж, нам разойтись давно пора.
Расстанемся без объяснений; право,
Так будет лучше». Молча, побледнев,
Она встает… И в нем проснулся гнев.
LХХХII
И, опьяненный сладким чувством мести,
Он ничего не помнил, говорил
Наперекор достоинству и чести,
Остановиться не имея сил, —
Разрушил все, что прежде так любил,
Несправедливо, грубо и без цели;
И очи злобным торжеством горели,
LXXXIII
Она спокойна; сомкнуты уста
Печально, строго. Ни одна черта
Не дрогнула в лице ее бесстрастном:
То мертвая, немая красота.
Когда ж Сергей пред этим взглядом ясным
И пред величьем бледного чела
Умолк, — она в ответ произнесла:
LXXXIV
«Нам вместе жить нельзя, я это вижу.
Во мне вы ошибаетесь; но я
Любви до оправданий не унижу;
Скажу вам просто, сердца не тая,
Но и без клятв: чиста любовь моя.
Хотите верить — верьте; не хотите —
Удерживать не буду, — уходите.
LXXXV
Чего вам надо? — Власти надо мной?
В душе вы — деспот; но любви такой
Я не хочу, — неволя хуже смерти;
О, нет, из сердца вырву страсть, поверьте,
Но никогда не сделаюсь рабой.
Простимся». И не прежней робкой девой,
Она ушла надменной королевой.
LXXXVI
Сергей на вечер тройку заказал.
«Тем лучше, я свободен…» — он шептал,
Укладывая вещи, и руками
Дрожащими из шкафа вынимал
Белье, и пледы связывал ремнями.
А в комнате так пусто и темно,
Сверчок поет, и дождь стучит в окно.
LХХХVII
Слуга пришел с вечерним самоваром;
Сергей дал два рубля ему на чай;
И тот в восторге, с трогательным жаром,
Благодарил и кланялся: «Прощай,
Хороший, добрый барин! Приезжай
Опять в Боржом». Свеча во мгле мерцала
И одиночество напоминала.
LXXXVIII
Вдруг сделалось себя ему так жаль;
И безнадежною была печаль,
Как дождь ночной, унылый, однозвучный;
Казалась жизни сумрачная даль
Пустынею холодной, мертвой, скучной.
Он снова брошен всеми, одинок…
На старенький дорожный сундучок
LXXXIX
Он сел… Хотелось умереть Сергею…
Сверчок умолк, и самовар потух…
