– Ничего, – ободрял меня друг, – долго они не выдержат, неделю поотмечают и успокоятся.
Он налил мне в чашку с отбитой ручкой и присохшими внутри чаинками бледного, отдающего водопроводной трубой чаю и отломил кусок сухого батона. Это был завтрак.
Задумчиво я разглядывал помятый латунный чайник, на исцарапанной крышке которого с трудом проглядывали темные буквы: «М.С. отъ рабочих з-да Б. Розен…» и далее неразборчиво.
– А ваша техник меня не разоблачит? – спросил я.
– Елена, что ли? – отозвался Костя на мой вопрос. – Да она Рычанчика в глаза не видела. Для нее любой может быть Рычанчиком.
Из-за этого и вышел курьез. В субботу меня не было (я устроил себе родительский день), зато Костю решил навестить наш общий знакомый Боча и, наткнувшись на Елену, тоже назвался Рычанчиком. Та пошла костить его за плохо убранный участок. Но тут прибежала Шляпа и объявила, что Рычанчика она знает хорошо и это не он. В конце концов позвали Копьева, и все отправились в отдел кадров разбираться, кто же настоящий Рычанчик.
– В общем, я уже совсем запутался и заврался, – жаловался мне Костя в воскресенье (я отыскал его во внутреннем дворе за работой). – А как сейчас тебя впустили? – удивился он. – Сегодня же поликлиника закрыта.
– Как обычно. Старшина пропустил без всяких слов.
– Значит, менты тебя уже признают, – заключил Костя. – Видишь ли… мы с Бочей сказали в кадрах, что Рычанчик в больнице, у него желтуха… Но менты об этом не слышали. Так что для них ты Рычанчик, а для Елены не Рычанчик. В общем, я не знаю…
– Ладно, – решил я, – в случае чего скажу, что Рычанчик попросил меня за него поработать, пока он в больнице.
Я взял лом с приваренным к нему лезвием топора и стал помогать другу – бухать этим орудием по грязной корке льда, осыпая себя и напарника белыми и серыми крупицами. Эхо загрохотало по закоулкам тесных дворов-«колодцев».
От глыб льда тянуло холодком, а над нашими головами тепло голубела замысловатая фигура, вырезанная из неба сложными контурами высоких стен и крыш.
– Какие хитрые здесь дворы, – заметил я, – совершенно непонятных форм. А вон там что за башня?
– Это у вояк что-то. Пусковая шахта! – усмехнулся Костя, желая, видимо, развеять пасмурное настроение. – Как только тревога, от нее отстреливается крышка… и падает сюда, во двор. И пошла ракета! Эс-эс-двадцать!
– И всему дому – писец! – вставил я (ко мне стало помаленьку возвращаться состояние беззаботности).
– А шахта стоит! – воскликнул Костя. – Кирпичи только осыпаются, а внутри она железная! – разговаривая, он продолжал колоть лед, и слова разлетались вперемешку с ледяными осколками. – И вояки тоже останутся целыми. Сейчас они, должно быть, заседают, и на доске – чертёж башни и ракеты. Какой-нибудь генерал спрашивает: «Какие возможные издержки при запуске?» Ему отвечают: «Семьдесят пять процентов дворников». Генерал: «А нельзя ли уменьшить процент потерь?» – изменившимся от распиравшего его смеха голосом продолжал Копьев. – «Да, говорят, можно, но при этом пострадает боевая готовность – затянется время пуска. На полторы минуты!» – затрясся Костя. – «А почему семьдесят пять процентов?» – «Потому что установлено, отвечают, что Рычанчик ночует не каждую ночь».
