Нарядчик опустил голову. Он и сам не очень надеялся, что я соглашусь на его упрашивания. И понимал, что насильно послать бандита в лабораторию никакие лагерные придурки и кореша не смогут – заключенных по пятьдесят девятой даже в цеховые рабочие не брали. Но, помолчав, он продолжал уговор. Они, видимо, были связаны очень уж крепкими дружескими узами – он и его кореш.
– Все верно – статья, разбой, побег тоже… Человек хороший, вот основа. Два месяца провел с ним на пересылке и этапе, так сошлись! Не пощастило ему в жизни, всю дорогу волочит по кочкам. Он ведь какой – рубаху с себя не пожалеет. И доверчивый, уши распахивает на каждое слово. Ты любишь расспрашивать, как кто живет, вот у меня выведывал, почему еще пацаном в воры пошел. А ты у него поинтересуйся, такая была житуха, что ужас один. Он ведь неграмотный, знаешь?
– Иди ты! У нас давно нет неграмотных.
– Даже не расписывается. Ни одной буквы не осилил.
– Так занят был, что не захотел школу посещать. Нарядчик сказал очень серьезно:
– Точно, не было времени. Всю жизнь тратил на одно – выжить. На что другое ни единой минутки не стало за все его тридцать лет. Потолкуй с ним. Такое узнаешь, что и поверить нельзя. – И заметив, что я вдруг заколебался, нарядчик поспешно добавил: – Возьми на испытание. На месяц, на две недели…
Я вслух размышлял:
– В лаборатории вольнонаемные девчата, у меня казенное имущество… Статья бандитская все же… Вдруг кинется насильничать, взломает шкаф с дорогими приборами…
Нарядчик даже рассмеялся, насколько невероятной показалась ему нарисованная мной картина.
– Я тебя когда обманывал? Говорю, как на духу: статья жуткая, а человек хороший. Не темню.
Я подвел итоги нашему спору:
– Беру на испытание. До первого самого незначительного нарушения. И никаких потом поблажек и скидок.
– Поблажек не надо, нарушений не будет, – снова заверил обрадованный нарядчик.
На другой день он сам привел в лабораторию нового дневального. Этот поступок развеял мои последние сомнения. Я втайне опасался, что нарядчик получил от бандита очень уж большую «лапу» и потому старается. Но личное сопровождение выходило за межи выгодного предприятия, так ведут себя только с настоящими друзьями.
– Фомка Исайченко, – представил мне нарядчик своего друга. – В смысле, конечно, Трофим Пантелеевич, только это для анкеты, а так он человек как человек – Фомка. Для твоих девчат можно и Трофим.
Трофим Исайченко, и впрямь, был по виду человек как человек – чуть ниже меня, человека невысокого, но гораздо шире в плечах, с крепкими руками, лопатообразными ладонями – серьезные хироманты ужаснулись бы, кинув взгляд на такую ладонь. На ней, я потом из любопытства поинтересовался, была всего одна линия и призрачный намек на вторую. И у него было хорошее лицо, отнюдь не бандитское, и самое для меня главное – открытая улыбка, а я всегда держался мнения, что добрая улыбка – визитная карточка души. Глаза зато были неопределенные, от погоды, а не от природы – утром светлые до водянистости, днем желтоватые, а ввечеру промежуточные между серыми и коричневыми. Цвет глаз, правда, не входил в объявленную мною нарядчику опись обязательных для дневального качеств, – и поэтому я не возразил ни тогда, ни потом против удивительного непостоянства их цвета.
