Разве Мати могла отказаться? Ей страстно хотелось остаться, более всего на свете!
И… И почему она должна была отказываться от того, в чем, может быть, и была ее настоящая мечта?
И, все же… Она поморщилась, злясь на себя за то, что не может просто взять и сказать: "да! " -Тебе не обязательно оставаться здесь навечно, – видя ее нерешительность, продолжал Лаль, говоря медленно, вымеряя каждое слово, как кошка каждый шаг, осторожно крадясь к своей цели. – Это ведь твой сон и ты сможешь покинуть его, лишь только того пожелаешь.
– Раз так, – девочка, улыбаясь, радостно кивнула, – да! Я хочу здесь остаться! – отбрасывая прочь все последние сомнения, проговорила она, а потом села, огляделась: – Я уже отдохнула. Куда мы пойдем теперь? Во что будем играть? Давай в прятки!
– Постой…
– Или…
– Постой, не так быстро! – смеясь, остановил ее Лаль. – Сперва нужно кое-что сделать… Видишь ли, чтобы продлить сон одного желания маловато.
– Но как же… – Мати растерялась. Она недовольно взглянула на бога сна, словно обвиняя его в том, что он подразнил ее конфеткой, а потом сам ее взял и съел.
Лишь в этот миг она поняла, сколь сильно ее желание продлить этот чудесный сон.
Ради его исполнения она была готова на все, что угодно. – Я должна буду заключить с тобой договор? – в легендах говорилось о чем-то подобном, впрочем, она не помнила, что именно. Эта мысль ей почему-то не понравилась.
– Нет, – рассмеялся Лаль, не дав ей даже задуматься над причиной своих чувств, словно стремясь к тому, чтобы, оставшись необъяснимыми, они поскорее сгорели, исчезли без следа. – Сей сон – это свобода, свобода от всего: страхов, обещаний, даже сомнений. Лишь ощутив полную свободу ты поймешь всю красоту и могущество моего сна. Но люди, даже находясь за гранью фантазии, не могут отбросить те переживания, что окружали их в реальном мире, с ними остается память, несущая в себе больше цепей, чем все рабские оковы вашей земли.
– Но… – девочка смотрела на бога сна, не зная, что сказать. Она чувствовала себя виноватой и, в то же время, какой-то… неполноценной, что ли. – Я не могу просто взять и перестать чувствовать или помнить. Ведь это не зависит от меня. И, потом… – ей было страшно отказываться от воспоминаний, душа противилась этому шагу, словно в них было скрыто нечто столь важное, без чего была немыслима сама жизнь.
Лаль, прочтя ее мысли, качнул головой, грустно улыбнулся: – От рабства тела избавиться легко. В отличие от рабства души… Прости, – он прервал свои размышления. – Конечно, тебе страшно. Вместо того чтобы поиграть с тобой, я говорю все эти непонятные слова… Я веду себя с тобой как с взрослой, а ты еще, в сущности, совсем ребенок.
