"ВЛАДЫКО НЕБЕСНЫЙ, ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЕСТЬ СТАРОЕ, А ЧТО НОВОЕ: ТЫ СОЗДАЛ МЕНЯ И ВЕДЕШЬ КАК БЫ ЗА РУКУ".
От этого старинного псалма как-то полегчало на душе. Биолог почувствовал свою кровную связь с людьми прошлого, которые черпали утешение, взывая к отческой защите Бога. Перевернув несколько страниц, он прочитал другой пассаж:
"ГОСПОДЬ - МОЙ СВЕТОЧ; ИМЕННО ОН МОЙ СПАСИТЕЛЬ: КОГО ОПАСАТЬСЯ, ЕСЛИ ОН СО МНОЙ?.. ДА ПУСТЬ МНЕ ПРОТИВОСТОИТ ХОТЬ ЦЕЛАЯ АРМИЯ - МОЕ СЕРДЦЕ ДАЖЕ НЕ ВСТРЕПЕНЕТСЯ".
В Жоакиме вдруг поднялась волна возмущения против объявшего его страха. Его восхитило, что автор книги нашел чистые и наивные формулировки для того, чтобы укрепить уверенность в своих силах. Он подумал о Высшем Существе, которое чтили священники на Венере. Ему пришло в голову, что те неважно справлялись со своей задачей и что их религия была целиком построена на ограничениях. Они вели речи только с позиций боязни и осторожности. Вне всякого сомнения, Высшее Существо предпочитало людей отважных и предприимчивых. Он проклинал сейчас самого себя за то, что усомнился, а было ли Оно на самом деле.
Да разве важно имя, которым наделяют эту Верховную Силу! В древности его величали Господом. Венериане называют Высшим Существом. Ну и что из того? Разве при этом подразумевалось не одно и то же?
Жоаким вдруг осознал, что можно сколь угодно оставаться материалистом и одновременно верить в скрытые силы. Разве кто-нибудь видел воочию ветер? Или мысль? А ведь они существуют.
Он прекрасно понимал, что оперирует аргументами до прискорбия наивными. Но слова звучали в нем, как не имеющая никакого значения музыка, и служили лишь иллюстрацией к зарождению интуитивной убежденности.
Он представлял себе этого "Господа" как неисчерпаемый источник моральной энергии, как почти космическую силу, которую мог задействовать каждый, опираясь на слова-катализаторы.
Самовнушение? Ну и что? Термин укреплял его склонность к рационализму, но в нем не было ничего святотатственного, ничего шокирующего для духовно развитой личности...
Ему было трудно конкретизировать свою мысль в логических построениях. Но совсем неожиданно он задался вопросом, а с какой, собственно говоря, стати он стремится перевести на человеческий язык ту неизмеримую уверенность в себе, которая охватила его. Он вдруг почувствовал презрение к праздным спорам между свободными мыслителями и приверженцами ограниченной религиозности. Ему в равной степени претили как муторный обскурантизм Его Высокой Осторожности, так и мелкое, безмозглое тщеславие некоторых апологетов атеизма.
