Он надолго застыл, опасаясь, что тем самым привлек к лаборатории чреватое бедой внимание. Затем биолог утолил жажду сам, хлебая воду, как дикарь, прямо из ладони.
Вытерев губы, взглянул в направлении своей комнаты. Он едва не шлепнулся в обморок, увидев, что дверь в неё приоткрыта и в затененном треугольнике что-то поблескивает. Жоаким, автоматически, будто заводная игрушка, переставляя ноги, пересек всю лабораторию. Вошел в помещение и, нагнувшись, обнаружил, что это отсвечивала часть позолоченного корешка совершенно безобидной книги. Он безвольно опустился на кровать и просидел так какое-то время - настороже, в состоянии полной, хотя и чуткой, опустошенности, при которой исчезли всякие представления о времени.
Через проем двери в другом конце лаборатории ему был виден неподвижный силуэт Марты, скрючившейся в комочек в громадном кресле.
Солнце пробивалось сквозь оконные стекла хилым желтоватого оттенка сиянием, расползавшимся по каменным плитам. Оно лениво перемещалось по мере того, как истекал час за часом, играя бликами на колбах, выстроившихся в ряд на большом столе, словно последовательно маркируя одну за другой фазы проведенного сатанинского эксперимента.
Из плохо завернутого крана, отсчитывая секунды, с раздражающей монотонностью капало в фаянсовую раковину умывальника.
Проникавшие снаружи в лабораторию солнечные лучи всё больше и больше удлинялись, пока не коснулись двери, выводившей в коридор, после чего моментально исчезли. Всюду сгустились серые, отдававшие грустью тени.
Страх перед надвигавшейся ночью вывел Жоакима из ступора. Он вскочил и, пощелкав впустую электрическими выключателями, зажег две керосиновые лампы.
С нежностью вытер влажным полотенцем лицо Марты, рукой осторожно снял паутину, замаравшую её волосы и одежду.
Она вроде бы несколько успокоилась, и Жоакиму удалось немного покормить молодую женщину. При этом он обращался с ней, как с малышкой, заставляя глотать с ложечки содержимое консервной банки, завезенной с Венеры. Поел сам и, несколько успокоившись, решил полистать ту самую книгу, кусок позолоченного переплета которой ещё совсем недавно так его напугал.
Ученый подобрал её с пола, наугад раскрыл и с удивлением обнаружил, что до сих пор почему-то не читал. Вероятно, уронил при поспешном бегстве отсюда прошлой ночью.
Он не очень-то разобрался в нюансах текста, хотя, судя по всему, то были сплошные восхваления в адрес очень древнего божества. Но одна фраза приковала его внимание:
