- Садитесь, садитесь, - поманила артистов Алина, видя, что они вопросительно смотрят на незнакомца. - Это Арик, дурачок из Костромы. То есть был дурачком, но умнеет на глазах.
- Люба, - назвалась милая девушка, первой протянув руку. Она смотрела в глаза, приветливо. Пальцы сжала крепко, не по-девичьи. - А это Аспид. Он у нас молчун.
Прежде чем подать руку, мим провёл ею по плоскому, застывшему лицу - и словно сдёрнул с него кожу. Физиономия расплылась широченной глумливой улыбкой.
- Армагеддон.
Романов хотел пожать шутнику руку, но дёрнулся и отскочил, опрокинув стул. У Аспида из рукава куртки высунулась маленькая змеиная головка, а за ней и гибкое туловище в красно-чёрную полоску.
Все засмеялись.
- Не пугайтесь, - сказала Люба, поднимая упавший стул. Пододвинула Алексею, сама села рядом. - Она не укусит. Это у них традиция такая. Не знаю, откуда повелась. Держать в заведении живую змею - на счастье.
- У кого - у них? Романов опасливо косился на Аспида, который сел слева.
- У декадентов. Я одно время, до войны ещё, служила в балаганчике одном, назывался “В Последний Путь”. - Люба оперлась подбородком о руку, на собеседника смотрела доброжелательно. - У них там тоже змея была, только злющая.
Танцовщица повернулась к официанту.
- Дракулик, мне, пожалуйста, “Стрихнину” с клубничным сиропом, а Жалейке как обычно.
Сняла с головы кокошник, положила на стол. Голова у Любы была стрижена под мальчика, ёжиком. На румяных щеках две ямочки.
- Что это вас “Люба” зовут? - тихо спросил он. - А не какая-нибудь “Люцифера”?
Она прыснула:
- Ужасы какие! Хорошее имя - Любовь. Вам не нравится?
Арику из Костромы такое имя вряд ли бы понравилось, поэтому прапорщик промолчал. На простодушную Любу смотреть было приятно. Не кобенится, не интересничает, разговаривает с малознакомым человеком на “вы” - в общем, ведёт себя как нормальный человек. Оказывается, это очень симпатично. В голову пришла вот какая мысль: “Мы двое здесь инородцы, только я прикидываюсь, а она нет”.
Однако смотреть тут надо было не на Любу, и Алексей не без сожаления перевёл взгляд на кривляку Алину. Та прижалась к Селену, положила голову ему на плечо и перебирала длинные надушенные волосы поэта, но при этом не переставала скользить беспокойным взором по залу.
Аспид молча курил, его бесцветное лицо вновь утратило всякое выражение и одеревенело. Лишь маленькие светлые глаза быстро перемещались с человека на человека, с предмета на предмет. Рядом с локтем мима стояло блюдечко молока, к которому приникла змея, так до конца и не вылезшая из рукава.
