Иерусалимские гарики - Игорь Миронович Губерман читать книгу онлайн полностью

На первую страницу

не искушай меня без нужды;

все, что осталось от меня,

годится максимум для дружбы.

На склоне лет печаль некстати,

но все же слаще дела нет,

чем грустно думать на закате,

из-за чего зачах рассвет.

А ты подумал ли, стареющий еврей,

когда увязывал в узлы пожитки куцые,

что мы бросаем сыновей и дочерей

на баррикады сексуальной революции?

Покуда мне блаженство по плечу,

пока из этой жизни не исчезну –

с восторгом ощущая, что лечу,

я падаю в финансовую бездну.

Исчерпываюсь, таю, истощаюсь –

изнашивает всех судьба земная,

но многие, с которыми общаюсь,

дано уже мертвы, того не зная.

Стократ блажен, кому дано

избегнуть осени, в которой

бормочет старое гавно,

что было фауной и флорой.

В такие дни то холодно, то жарко,

и всюду в теле студень вместо жил,

становится себя ужасно жалко

и мерзко, что до жалости дожил.

Идут года. Еще одно

теперь известно мне страдание:

отнюдь не каждому дано

достойно встретить увядание.

От боли душевной, от болей телесных,

от мыслей, вселяющих боль, –

целительней нету на свете компресса,

чем залитый внутрь алкоголь.

Тоска бессмысленных скитаний,

бесплодный пыл уплывших дней,

напрасный жар пустых мечтаний

сохранны в памяти моей.

Уже по склону я иду,

уже смотрю издалека,

а все еще чего-то жду

от телефонного звонка.

В апреле мы играли на свирели,

все лето проработали внаем,

а к осени заметно присмирели

и тихую невнятицу поем.

Как ночь безнадежно душна!

Как жалят укусы презрения!

Бессонница тем и страшна,

что дарит наплывы прозрения.

Если не играл ханжу-аскета,

если нараспашку сквозь года –

в запахе осеннего букета

лето сохраняется тогда.

Судьбой в труху не перемолот,

еще в уме, когда не злюсь,

я так теперь уже немолод,

что даже смерти не боюсь.

Знаю с ясностью откровения,

что мне выбрать и предпочесть.

Хлеб изгнания. Сок забвения.

Одиночество, осень, честь.

Летят года, остатки сладки,

и грех печалиться.

Как жизнь твоя? Она в порядке,

она кончается.

На старости, в покое и тиши

окрепло понимание мое,

что учат нас отсутствию души

лишь те, кто хочет вытравить ее.

Сделать зубы мечтал я давно –

обаяние сразу удвоя,

я ковбоя сыграл бы в кино,

а возможно – и лошадь ковбоя.

Ленив, апатичен, безволен,

и разум и дух недвижимы –

я странно и тягостно болен

утратой какой-то пружины.

В промозглой мгле живет морока

соблазна сдаться, все оставить

и до естественного срока

душе свободу предоставить.

Я хотел бы на торжественной латыни

юным людям написать предупреждение,

что с годами наше сердце сильно стынет

и мучительно такое охлаждение.

Когда свернуло стрелки на закат,

Перейти на страницу

Иерусалимские гарики | страница 17