Кот | страница 70
"Хорошая книга!" - сказал он через неделю, и я не знал, куда себя девать. Я подсунул ему справочник слесаря - с прошлой автономки тут где-то валялся - и он его тоже похвалил.
После чего я от него отстал.
А остальные резали из дерева корабли. Все. Поголовное безумие. Сменялись с вахты и резали.
Я смотрел на них и думал: "Лучше почитать "Пиквикский клуб".
Я шел к Сове - нашему командиру БЧ-2 - и говорил: "У тебя есть "Пиквикский клуб"?" - "Естественно! - говорил Сова и усаживал меня. - Чай будешь?"
После чая он ко мне приставал: "А у меня сегодня день рождения!"
Этот фокус я знал. У Совы день рождения был в каждой автономке по разу, а зазеваешься, то и по два.
"У меня есть коньяк, - говорил Сова, - давай в чай по ложечке?"
После этого можно было не проснуться на вахту.
А это было самое главное в нашей подводной жизни.
Вахта - сон. Не всегда это совпадало. После вахты не всегда был сон.
Чаще что-нибудь придумывали. Чушь какую-нибудь, мероприятия.
А если и не придумывали, то - бессонница.
А потом всплытие "На сеанс связи и определение места" - раз в четыре часа, потом раз в восемь, потом в сутки раз, потом опять раз в четыре, по тревоге, а спать хочется - губы на столе.
А погружаемся - и корпус скрипит, как сухая кожа, и дверь не открыть - обжало.
Я всегда перед глубоководным погружением открывал дверь: вдруг течь - и останешься в аквариуме, а так хоть отсек и люди все-таки.
Вахтенный носовых заглядывает: "Сухари будете?" - и тащит тебе банку сухарей.
Их с чаем хорошо.
На чай заглядывают соседи. Как чуют. "У тебя пряники есть?"
Зачем я все это вам рассказываю? Так ведь праздник же на носу. День Военно-Морского Флота. В этот день положено вспоминать.
Вот я и вспоминаю.
ОТКРОВЕНИЯ КОТА СЕБАСТЬЯНА, временами дикого[1], временами совершенно домашнего и уютного
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Небольшое вступление
Меня всегда волновало оплодотворение.
И не оплодотворение как процесс, а прежде всего его мотивация.
В связи с чем я часто вспоминаю родителей.
Интересно было бы узнать, о чем они думали, когда меня зачинали.
Тревожили ли их детали?
Было ли что натужное, с выпученными глазами, тяжелое, как сон архимандрита, раздумье о судьбах Отечества, или что была некая каверза - веселенькая полумыслишка, которую безо всякого вреда для ее сохранения можно оборвать где угодно, нимало не заботясь о последствиях?
И еще мне хотелось бы узнать, что это, собственно, была за мысль или может быть, разговор.
Ну, например, он ей: "Как ты полагаешь, дорогая, делаем мы тут философа или же пройдоху?" - а она ему: "Мы делаем славного малого, любимый!" - и все это с остановками и толчками после каждого слова, достойными отдельного неторопливого описания, как если бы они сидели и беседовали верхом на двух ослах - каждый на своем, которые пытались бы от них освободиться.