Игнатий хлопнул в ладоши. Я сняла руки с клавиш.
— Попробуйте в этом месте сыграть наоборот, — попросил он.
— Как? — не поняла я.
— Играйте любовь, как смерть, а смерть — как любовь.
— Почему?
— Потому что любовь всегда сильнее человека. А смерть — инъекция счастья.
Я не очень поняла, но перевернула несколько страниц обратно и стала играть сначала.
Игнатий подтащил свой стул к моему, забрал у меня два верхних голоса, оккупировал половину клавиатуры. Мы играли в четыре руки, толкаясь локтями.
За окном шёл дождь.
Звуки не впитывались в стены, а отражались от них, и весь наш класс был наполнен любовью, как смерть, и смертью, как любовь.
Лариска вросла глазами в профиль Игнатия, и, если бы ей предложили пожертвовать для него почку, она не задумываясь отдала бы две. На другом берегу стояла Петропавловская крепость. Пристани речных трамвайчиков были занесены снегом и походили на ларьки.
Мы медленно брели в сторону Летнего сада. С Невы дул промозглый ветер, но в нем уже плавали ионы весны.
— У него лицо переделено на три части, — сказала Лариска. — Купол лба, брови и глаза — это его духовность. Нос — мужественность, у него профиль императора. А губы и подбородок — это его эгоцентризм и жестокость. Ты обратила внимание, какой у него омерзительный рот!
Лариска остановилась, и я тоже вынуждена была остановиться и честно вспоминать, какой у Игнатия нос, рот и купол лба.
— И-г-н-а-т-и-й! — выговорила Лариска. — Послушай: только гласные и мягкие согласные. Какое нежное и мужественное сочетание. Простое и породистое. По-испански это звучит Игнасьо.
— А по-русски Игнат, — дополнила я.
— Дура! — с превосходством сказала Лариска.
Я обиделась, но промолчала.
— А ты заметила, как он смеётся? Как будто произносит букву "т". Т-т-т-т-т…
— Отстань! — потребовала я.
— А как ты думаешь, я ему хоть немножко нравлюсь?
— Нравишься, нравишься…
— А с чего ты взяла?
— Вижу!
— А как это заметно?
— Он бронзовеет, — определила я, подразумевая под этим неприступность Игнатия и его цвет лица.
Мы вошли в Летний сад. Статуи стояли закутанные в белое, как в саваны.
— Какие молодцы! — похвалила Лариска.
— Кто?
— Древние греки. И те, кто разбил Летний сад. Они ведь его не себе делали, а нам.
— И себе тоже.
— Себе чуть-чуть…
Мы подошли к прудам. Лёд был серый, набухший весною. Я мысленно поставила на лёд ногу, мысленно провалилась и мысленно содрогнулась.
Лариска смотрела на лёд яркими незрячими глазами. У неё были свои ассоциации.
