— Представляешь… — проговорила она. — Океан, ночь, вода чёрная, небо чёрное, горизонта не видно. Сплошная чернота, будто земной шар на боку… Не поймёшь, где вода, где воздух… И вдруг рарака засветится точечкой, и сразу понятно: вот небо, вот море. Просто сейчас ночь, а будет утро…
— А что это «рарака»?
— Морской светлячок. В море живёт.
Я не понимала, какое отношение это имеет к Игнатию, но обязательно должно было как-то его касаться, потому что вне Игнатия не существовало ничего.
— Он моя рарака, — сказала Лариска. — Если он есть, я обязательно выплыву… Конечно, мне до него как до Турции. Но я буду плыть к нему всю жизнь, пока не помру где-нибудь на полдороге.
— Счастливая! — позавидовала я. — Знаешь, куда тебе плыть.
— И ты знаешь, — серьёзно сказал Лариска. — У тебя своя рарака. Талант.
— А что мне с него?
— Другим хорошо.
— Так ведь это другим.
— Ты будешь жечь свой костёр для людей. Как древние греки. В этом твоё назначение.
— Значит, я буду жечь костёр, а ты около него греться?
— У меня свой костёр, — сказала Лариска. — Костёр любви.
Подул ветер, вздыбил чёлку над чистым Ларискиным лбом.
Мы побрели по тропинке Летнего сада, где когда-то Лиза встретила на свою голову Германна.
— Давай споём, — предложила я. — Три, четыре…
— А-а-а… — затянули мы с Лариской.
У нас была такая игра: выбросить звук одновременно, как карту, — каждая свой, и слушать, в какой они сплетаются интервал — терция, секунда, секста…
Сегодня получился унисон. Довольно редкое совпадение.
— Давай ещё раз, — сказала Лариска.
— А-а-а-а… — затянули мы одновременно.
Снова получился унисон. Мы остановились и засмеялись.
Наверное, наши души были одинаково настроены в этот день, как два камертона, и отзывались Летнему саду одинаковым числом колебаний.
У Баха было двадцать один человек детей: семь от первой жены и четырнадцать от второй. Эти дети, должно быть, шуршали за стеной, как мухи в кулаке. А Бах уходил в свою комнату, снимал парик и баловался на клавесине.
Я не думаю, чтобы его одолевали сильные страсти, восторги упоения. Он раскладывал свою полифонию интуитивно, как гений, и точно, как математик. Поэтому я не люблю играть Баха с педалью.
Я сидела дома, играла Баха и ждала Лариску. Сегодня Лариска должна была объявить Игнатию о своей любви и послушать, что он скажет в ответ.
Я осталась дома, чтобы не являться на чтение партитур. А чтобы мой прогул не выглядел нарочитым, я не пошла в училище вообще.
В дверь позвонили. Это с войны полов явилась Лариска с трофеями.
