Я вышел из сыскного отделенья
в отставку, и теперь, на склоне лет,
мне вспомнилось прежуткое творенье,
которое прозвали "Целкоед".
Теперь, вдали от шума городского,
от суеты служебной и мирской,
то утро предо мной всплывает снова
и наше Управленье на Морской.
Обмёрзнувшее юное созданье
два стражника ввели в мой кабинет
в расхристанном и бледном состоянье.
Кокотка? По одежде вроде нет.
Скорее благородная девица,
попавшая в нежданный переплёт.
Кому над нею вздумалось глумиться?
Синяк под глазом и в крови живот.
Городовым я выдал по полтине,
а барышню в больницу увезли.
Стал крепко думать я о той скотине,
о том, куда с прогрессом мы дошли.
Ведь в Питере уже не первый случай,
когда так зверски пользуют девиц.
Потом решил, что, сколь муде не мучай,
в мошне не сыщешь больше двух яиц.
Что мне известно? Что преступник мелок,
что росту он полутора вершков,
что усыпляет он наивных целок
при помощи каких-то порошков
и что в момент, пардон, совокупленья,
чуть обмакнувши в устьице елду,
вгрызается туда в одно мгновенье
и превращает целочку в пизду.
Естественно, что кой-какие части -
срамные губы и куски лядвей -
попутно исчезают в мерзкой пасти,
и жертва часто гибнет от кровей.
Уже погрыз он восьмерых мещанок
и благородных девиц штук пяток.
Ярится граф Шувалов, мой начальник.
Схожу-ка я, пожалуй, на каток.
Каток - такое дьявольское место,
невинность там легко разгорячить.
Туда звала меня моя невеста.
