- Что за чушь! У меня есть, а у тебя нет! - воскликнул Жорж. - Ты, папаша, того... Веришь, что у тебя ничего нет? Как бы не так! Просто доктор знает, что тебе все равно уже не поможешь, вот он и разрешил...
- Жорж! - остановил я его.
Но в глазах старика уже стояли слезы. Обхватив голову руками, он молча лег на постель и уткнулся лицом в подушку.
- Нет, этого не может быть. Ты врешь, Жорж! Не может этого быть. Мои каверны зарубцевались, они не больше горошин. Через полгода меня выпишут...
- Как же! Лучше просветись!
Сунув ноги в шлепанцы, я хотел выйти из палаты.
- Ихара, - старик, как просящая пощады собачонка, посмотрел на меня плачущими глазами. - Ихара, скажи, ведь это неправда? Ведь мои каверны зарубцевались?
Я смотрел в глаза старика, и в моей груди вскипала не то жалость, не то раздражение. Я не понимал, почему в ту минуту этот старик стал мне ненавистен. Перед моим мысленным взором прошел сперва Сугано, с сигаретой в холеных руках толкующий французам о новой миссии японской молодежи, потом я сам, не ударивший палец о палец, чтобы разъяснить Жоржу и мадемуазель Банжу, что Япония - это не джиу-джитсу и не цветущая сакура. Зачем же я так позорно отвожу глаза от истины, совсем как этот старик, желающий убежать от смерти?
- Жорж говорит правду! - ответил я ледяным голосом и вышел из палаты.
В это время мимо меня со шприцами в руках прошли встревоженные сестры. Очевидно, на нашем этаже что-то произошло. В конце коридора врач, у которого я недавно был на приеме, взял у одной из сестер шприц и исчез в соседней палате, прикрыв за собой дверь.
- Что случилось? - остановил я сестру.
- Плохо с одним больным, - тяжело дыша, ответила она.
- Это с оперированным?
- Нет, с поляком.
- Но он выживет?
Женщина безнадежно махнула рукой.
На рождество, после полудня, Жюльетта Греко, игриво потряхивая длинными кудрями, исполнила несколько популярных песенок. Я все еще помню ее грудной, низкий голос в переполненной больными библиотеке. Но запомнил я только одну песенку, песню Катарины:
Катарина вышла замуж
Без улыбки, без любви...
Когда - то и она знала счастье,
Но все ушло навсегда.
На город падал пушистый снег. В белом тумане двигались автобусы и такси. Я вышел из библиотеки и поднялся к себе в палату. Старик на два дня уехал домой; Жоржа тоже в комнате не было. Я прислонился лицом к стеклу и смотрел, как кружились в хороводе мириады снежинок.
Во дворе двое рабочих втаскивали на грузовик обернутый рогожей продолговатый ящик. У машины, подняв над головой заснеженный зонтик, стоял старик священник. Я догадался, кто лежал в этом ящике.
