Утром к Собакину опять приходили мужики жаловаться на Архипа.
Все лето Архип передохнуть не давал: то скотину загонит, то вывалит из телеги траву, что мужик на барском поле под сиденье себе накосил, и кушак с мужика снимет или шапку — приходи, мол, жаловаться, неси штрафные.
А испольного хлеба, пока деньги за него до полушки в контору не внесены, не даст свезти ни снопа. Такой уж Архип ретивый приказчик, откуда только злоба взялась.
Мужики бить его хотели, а он либо увертывался, либо на барина валил: не моя в том воля. Мужики таили злобу, а осенью, когда на барском поле пшеница родилась сам-десять, а на мужицком не сняли и сам-трех, решили, каждый про себя, барина спалить.
Так уже стариками заведено.
К тому же на село пришла золотая грамота, читать ее не читали и не видели, пожалуй, но всякий знал, что в ней прописано: грамота старинная, давно по земле ходит.
А вслед за грамотой подкинули листки; их прочли и волновались глухо, как подземный ключ.
— Ну что, Архип, как мужики? — отдав на завтра распоряжение и позевывая, спрашивал Собакин.
Архип повел плечом:
— Что же, дурачье…
— Утром опять приходили на тебя жаловаться, нельзя так, Архип, ты портишь мои отношения с народом.
— С мужиком по-другому нельзя, — притесни, он тебе что хочешь сделает, а с доброго слова сядет на шею.
— Я слышал, палить собираются.
— Кто их знает.
— Вон у Чембулатовой спалили же гумно.
— То озорство, барыня в город уехала, они и озорничают.
— Ну, иди, Архип. Завтра позаботься, чтобы лошади с утра готовы были.
— А вы разве куда едете?
— В город.
Архип ушел, а Собакин лег и перед сном раскрыл каталог садовых цветов и овощей; но скоро цветы стали походить на дам и все на одну и ту же, со вздернутым носиком; кочан капусты, отряхиваясь, надел очки и стал старушкой Чембулатовой.
Собакин улыбался в полусне, думая, как ему хорошо, что он, вот такой здоровый и молодой, скоро опять увидит лукавые глаза, вздернутый носик, русые волосы…
Разбудил Собакина громкий шепот:
— Барин, барин, вставайте.
Собакин вскинул на пол голые ноги и, не понимая, глядел на стоящего перед ним со свечой возбужденного Архипа.
— Ты что?
— Мужики идут.
— Какие мужики, куда?
— Сюда, к вам. Как я побежал, они уже на плотине шумели…
Собакин прислушался и беспомощно взглянул на крепкого, угрюмого Архипа.
— Архип, что же делать?
— Двери, барин, я запер, а вы достаньте-ка ружья, попугать придется.
— А окна, ставней же нет.
Трясущимися пальцами, спеша, всовывал Собакин патроны в охотничьи ружья, сдернув их со стены над кроватью.
