Шурка вяло улыбнулся. Его замутило. Что за кислый запах такой? А, да ведь это денатурат! Вот где его, конечно, вволю! То-то народ весел!
Пересчитав копошившихся людей, переписчики вышли.
Охтин перехватил Шуркин взгляд и покачал головой.
Ясно, Баженова он в этой ночлежке не видел.
«Вот кабы увидал да сразу сказал бы нам – дело, мол, сделано, можно домой идти…» – немножко помечтал Шурка о несбыточном.
В соседней комнате веселились нищие и пришедшие к ним гости-женщины. На полатях сидел и раскачивался, как маятник, слепой, которого Шурка всю жизнь, сколько себя помнил, видел на Ивановском съезде. И никакой он не слепой оказался…
Среди женщин были пьяные девчонки лет одиннадцати, от которых несло денатуратом, как от керосинки.
Охтин явно оживился, так и бросал взгляды по сторонам. Он-то высматривал Баженова, а девчонки думали, что переписчик ими прельстился, и строили ему глазки, и выставляли тощие ножки, а порой отпускали забористое словечко, от которого у Шурки вяли уши. Станислава Станиславовна несколько раз быстро утерла глаза, и Шурка понял, что она плачет.
Вздохнули облегченно, когда вышли отсюда. Охтин вновь покачал головой – Баженова нет, значит, нужно идти дальше.
Ночлежка открывалась за ночлежкой, переполненные растрепанными женщинами, мужчинами, молодыми и старыми, красивыми и отвратительными, безразличными и отчаянно безобразными. Шурка уже потерял им счет, а ведь и впрямь нужно было считать и записывать! «На воздух бы!» – мечтал он отчаянно.
Койки «нарочников» кой-где задернуты ситцевыми пологами, а в одной ночлежке койка оказалась забита досками, посредине навешена дверка с замочком. Из нее, как из собачьей конуры, высунулась злая старушонка, и, разбирая костлявой рукой спутавшиеся волосы, она «пролаяла» на переписчиков:
– Живу вот… хошь считай, хошь нет, мне все равно… гляди, самим хуже будет… печать на вас… печать сатаны…
Весь ночлежный сброд развесил на веревках свои онучи, юбки, порты, всевозможную «лопатину», [10] отсыревшую днем, теперь всю ночь обреченную киснуть в чаду и перегаре денатурата.
Веревки, как паутина, оплели комнату по всем направлениям. На полу, скорчившись калачиком, прикорнули дети. Скорей бы пересчитать да уйти!
Но, выйдя из одной ночлежки, попадали в другую. Словно конца им не было!
Почти в каждой ночлежке на железной печке стояла опара для блинов.
– Без дрожжей не взойдет, – хмыкнул Охтин.
– У нас взойдет! – хвастливо подмигнул какой-то человек – видно, из тех, про которых говорят, что у него брюхо болит, если видит, где плохо лежит.
