– Это ктой-то? – заверещал солдат и схватил Бориса за рукав.
Борис от неожиданности рванулся, да неудачно, упустил время, двинул солдатику головой в челюсть, тот лязгнул зубами, но успел позвать на помощь. Опять Борис рванулся, оставив полрукава в руках у солдата, и побежал из последних сил. Его не преследовали, – видно, тем было лень. Борис перешел на шаг, выравнивая дыхание и размышляя на ходу.
От патруля он убежал, от солдат тоже. Но от всех не убежишь – подстрелят. Надо где-то переждать до утра, потому что если сейчас выбираться из города, то наверняка на всех выходах стоят патрули, без документов не пропустят. Очень не хватало Саенко с его природной сметкой – он-то легко бы нашел, куда спрятаться в ночном городке…
С такими мыслями Борис свернул в темный переулок, где стояли в ряд покосившиеся сараи, и заметил, что на одном из них замок висит только для видимости. Он тихонько приоткрыл дверь и нырнул в темноту. Пахло в сарае преотвратно – но в его положении выбирать не приходилось: лишь бы нашлась нора, где можно было переждать и собраться с силами. Однако не успел Борис устроиться на земляном полу, как рядом послышался негромкий хрипловатый голос:
– А ведь ты, дяденька, охвицер.
– Кто тут еще? – прошептал Борис, хватаясь за револьвер.
– Я это, Миколка Щербатый.
– И что же ты тут делаешь, Миколка Щербатый? – Борис успокоился немного, сообразив, что рядом с ним ребенок – мальчишка лет двенадцати.
– Что делаю – ночую, – сварливо ответил мальчишка.
– Ну и ночуй, а мне не мешай.
– Тогда, дяденька, угости папироской.
– Нету у меня папирос. И вообще, маленьким курить вредно.
– Ишь какой доктор нашелся! А я только с виду такой маленький, а на самом деле мне уж четырнадцатый год пошел!
– Ну, все равно папирос нету, – отмахнулся Борис.
На некоторое время в сарае наступила тишина, и Борис начал уже задремывать, как вдруг рядом опять послышалась возня, и тот же самый голос снова произнес:
– Определенно, дяденька, ты охвицер.
– С чего ты взял, Миколка?
– С чего, с чего – я вас, гадов, носом чую, от вас пахнет не как от простого человека.
– Ну, это ты зря. Здесь в сарае никаким благородным офицером и не пахнет – вонища стоит несусветная.
– А чего же ты, дяденька, в сарае тогда ночью прячешься?
– А ты чего прячешься? – ответил Борис вопросом на вопрос.
– А я прячусь, – Миколка шмыгнул носом, – я прячусь от чекистов. Они нашего брата, беспризорника, ловят и стреляют. Нас шестеро было – я, Жбан, Лешка Косой, Миха, Шкилет и Сявка. Мы вместе кормились – когда на щипок, когда пьяного обшмонаем, а когда и скок провернем. Хорошо жили. А третьего дня у станции в облаву-то и попали. Чекисты нас, малолеток, отдельно посадили – говорят – повезем в приют, кормить будем. Шкилет-то и рад – он за кормежку куда хочешь пойдет. Ночь в каталажке просидели – утром повели нас в машину, – настоящая, «паккард» называется, – в голосе Миколки прозвучало самое настоящее восхищение, – говорят, что в приют повезут. Тут я вывернулся, одного между ног звезданул, на карачки, прополз – и тикать. Они – догонять, один даже из шпалера шарахнул, да я шустрый – раз-раз и смылся. А потом спрятался за сараями, смотрю – едет «паккард», тот самый, и едет прямо в Ольховую Балку. А в Ольховой Балке чекисты к Духонину отправляют…
