Я научился рвать лошадям зубы, оскоплять, осеменять, выпускать воздух из их раздутых животов, лечить от ящура, метила[3], улучшать породу черно-белого рогатого скота, бороться с куриной чумой и распознавать с первого взгляда все виды солитеров. Вначале я думал, что не выдержу, что дни мои сочтены, но постепенно привык и смирился. В конце концов, сказал я себе, ты же солдат, а солдат должен быть готов ко всему. И еще я сказал себе, что на войне вряд ли бывает лучше.
Теперь, после почти двух десятков лет ветеринарного житья-бытья, я не променял бы моего мира животных ни на какие звездные миры. Даю слово, что не променял бы корову Рашку даже на божественную Кассиопею! Я полюбил моих обреченных, бессловесных приятелей и пациентов, привязался и к их заботливым опекуншам вроде прелестной Балабаницы из Момчилова и еще более прелестной Райны — внучке дедушки Богдана. Поскольку я — человек суровый, ни Балабаница, ни Райна не осмелились ответить мне взаимностью, но я все равно любил их — тайно и упрямо.
Главное, однако, в другом. Скитаясь по пустынным горам от села к селу, по пастбищам и животноводческим фермам, по выселкам и пастушьим хижинам в горах, я открыл для себя природу. Нашу дивную природу! Солдат отправляется на учения, в походы, на войну и однажды вдруг делает открытие: кроме всего этого на свете, оказывается, есть еще и небо — голубое, бескрайнее — и лес, который шумит, поет и рассказывает. Есть и ячменные поля, похожие на златотканые коврики, которые изготовляют себе в приданое невесты из Змеицы. Солдат, увидев вдруг всю эту красоту, приходит в умиление и напрягает память, чтобы вспомнить какое-нибудь стихотворение из школьной хрестоматии, но вовремя спохватывается — ведь он человек суровый, а стишки — для мягкосердечных и мечтательных.
Он перебрасывает за плечо походный мешок, берет посошок и отправляется по тропкам в глухомань — на зимовье деда Богдана. Тропы проходят через солнечные луга, покрытые травами, изборожденные папоротниками, украшенные ромашками и , цветущей бузиной, напоенные запахом дикой герани и тимьяна. Воздух чист, небо прозрачно, мир кажется молодым, опьяненным собственным здоровьем, легкомыслием, мальчишескими мечтами. Солдат ложится в тени, отдыхает и смотрит, как над ним проплывают перламутровые лодки — облака, а неподалеку напевно жужжит дикая пчела и стрекочет в траве ранний кузнечик. «Вот она — жизнь мирного времени», — усмехнувшись, чуть презрительно, чуть высокомерно говорит солдат и, вглядываясь в прозрачную синеву неба, видит синие глаза Райны. Она никогда ему не улыбалась и почти не замечала его, когда он проходил мимо их загона, а если и заметит когда, так только кивнет ему рассеянно. Но солдат говорит себе, что равнодушие ее притворное — она напускает его на себя, чтобы скрыть свои истинные чувства.
