Последнее приключение Аввакума Захова - Андрей Гуляшки

С Аввакумом Заховым меня свел случай, И хотя Аввакума природа одарила щедро, а я был самым что ни на есть обыкновенным, ничем не примечательным человеком, между нами возникла тесная и прочная дружба. Благодаря его доверию я имел счастье близко наблюдать за деятельностью Аввакума, связанной с раскрытием нескольких очень сложных криминальных дел международного значения. Два из них — Момчиловское и Ящурное, к ним можно добавить еще историю со «Спящей красавицей», — вызвали в свое время большой шум. Их устроители отличались богатым воображением и широко использовали всевозможные технические средства. Я был убежден, что, например, Момчиловский случай — это образец самого большого коварства, на какое только способен злой человеческий ум.

Теперь, когда заходит речь о тех прошлых событиях, я с недоумением и стыдом думаю, как же так получается, что люди не могут покончить с некоторыми позорными явлениями. Особенно с такими, которые вспоены ядовитыми соками политической ненависти. Зло, порожденное этим чувством, не знает пределов. Его никогда не назовешь «самым страшным», потому что оно может проявиться в обличье еще куда более страшном. Получается как с тем сказочным змеем: отсечет богатырь одну из огнедышащих голов — и в тот же миг на ее месте вырастает другая, еще более страшная и огнедышащая. Вот я и вообразил тогда, что не человек, а сам сатана придумал Момчиловскую историю. Но теперь, после загадочной и, я бы, сказал, сверхъестестественной кражи в нашей лаборатории, Момчиловская история кажется мне такой же незамысловатой, как задача на простое тройное правило, и настолько же ясной, как безоблачное голубое небо над Карабаиром. А может быть, я преувеличиваю? Или, точнее, может, я раздуваю размеры этого загадочного преступления и умаляю дьявольские свойства предыдущего — Момчиловского? Кто знает! Десять лет назад, будучи ветеринарным врачом в Родопском крае, воодушевленный некоторыми качествами доярки Балабаницы — момчиловской Мессалины-Лорелеи (Балабаница была чем-то средним между ними), — я весьма категорично объявил ее корову Рашку королевой молоконадоев нашего района. Два года спустя корова Лалка из Змеицы побила рекорд Рашки. На торжестве по этому случаю я был очень язвителен и с затаенным злорадством поглядывал на опечаленное лицо Мессалины-Лорелеи. Так ей и надо! За целых два года она ведь ни намеком, ни даже взглядом не дала мне понять, что одобряет мои чувства, и вот теперь судьба наказала ее — жестоко, но справедливо: лавровый венец первенства будет украшать отныне рога Лалки, а ее Рашка, вчерашняя чемпионка, переходит в категорию отстающих. Какой стыд, какой срам! Воодушевленный небывалыми надоями Лалки, я не скупился на похвалы ей, а относительно Рашки высказывался довольно пессимистически. Заявил, например, поглядывая при этом украдкой на Балабаницу, лицо которой пылало то ли от стыда, то ли от негодования, что Рашкино достижение ничто по сравнению с нынешним рекордом Лалки…