Кроме нас, больше никто не смеялся. За столом стояла тишина. Ужинавшие отложили ложки и во все глаза очень серьезно разглядывали нас. У старухи было широкое, все в глубоких крупных морщинах лицо. В ее глазах не было никакого выражения, лишь мерцал желтый свет от горевшей на столе лампы.
Третий из сидевших за столом, парень лет тридцати, со скошенной назад плешью, несколько раз пристально, не мигая, посмотрел на нас. У него тоже были такие же, ничего не выражающие, как и у матери, глаза и в них так же бился желтый огонек от лампы, но этот огонек был нервный, настороженный. Мне трудно передать то чувство, которое я испытал, глядя на него. Один раз ночью в лесу я встретился глазами с волком. Сейчас этот парень напомнил того волка, который одинаково был готов и броситься на меня и метнуться в кусты.
Парень отвел глаза и занялся ужином, больше не обращая на нас внимания. Перед ним стояли две бутылки самогона: одна полная, другая полупустая. Он налил в грязный, залапанный стакан до краев, отхлебнул, как чай, вытянутыми губами и выпил до дна, морщась, давясь и булькая. Потом схватил огурец сильной, удивительно белой рукой и захрустел.
Четвертой была девчонка. На ней было грязное ситцевое платье, которое свисало почти до пола. Грудь обвязывал серый пуховый платок, стянутый на спине узлом. Две косички были заплетены по-старушечьи на затылке. Лицо обветренное, красное. В глазах тоже бился огонек, но это был огонек любопытства.
Наконец мы устали смеяться. Старик хрюкнул последний раз, провел по лицу руками, словно умылся, и подмигнул нам. В комнате воцарилась тишина.
– Это у меня, карасики, болесть такая. Рыбной болесть называется. В молодости-то я вот такой же ладненький да складненький был. Все нипочем. Копну сена на горб положу и пру аж с лугу да самого хутору. Али еще в омут, как правило, нырял за сомом. Омут у нас был, он и сейчас в наличности. Так у нас на хутору игра такая приблудилась. Курнуться туда да за морду его голыми руками брать. Кто кого. Али он тебя, как правило, али ты его. Вот с той поры рыбья болесть и осталась. Ты бы, мать, карасикам борща насыпала. Соскучились-то небось по борщу, а?
Мы не стали долго упираться. Тихон Егорович первый шагнул к столу и уселся рядом со стариком.
– Приятного аппетита, – сказал он.
Дед опять подмигнул.
– На аппетиту не жалуемся. Михаил, ты бы плеснул карасикам.
Плешивый парень не обратил на эти слова никакого внимания.
– Жадничает, – подмигнул старик как бы с гордостью. – Жадный до водки – ужас. Сколько ни выпьет – все мало. Четыре стакана полняком, как правило, – и хоть бы хны.
