Пока еще абсолютно нет условий, чтобы обстоятельно описать этот день. Сделаю лишь короткую запись, а потом, будет время, опишу подробно.
Выгружали нас глубоким вечером. До этого катер стоял. По палубе бегало много людей, что-то выносили. Ругань. Все голоса мужские. Потом по одному вывели нас. Тихий темно-фиолетовый вечер. Катер стоял у примитивной пристани из кучи камней и нескольких досок. Берег порос молодым ивняком, лишь там, где мы причалили, было открытое место, покрытое выгоревшей на солнце травой. Сколько я ни вглядывался – в сумерках признаков жилья обнаружить не удалось.
С катера на берег была перекинута узкая доска.
Во время перехода произошло следующее. Когда сводили Мымрика, он неожиданно ударил ногой шедшего впереди Николая, прыгнул на берег и помчался в заросли.
Я думал, сейчас начнется великий переполох, но ошибся. Изо всех лишь Николай побежал вслед за Мымриком, да и тот, когда увидел, что беглеца не догнать, вернулся назад. У меня осталось такое впечатление, будто все знают, что Мымрику далеко не уйти…
Вчера не успел дописать, за мной пришли. Кажется, я начинаю догадываться, зачем нас сюда привезли…
Опишу все по порядку. Живем мы по-прежнему вчетвером под домом. Снаружи дом как дом, правда, добротный, большой, крытый железом и обнесенный трехметровым забором, но все же ни за что не подумаешь, что под полом находится настоящая комната с мебелью и деревянным полом, разве что только без окон.
Когда нас привели, хозяева как раз ужинали.
На широком, чисто выскобленном столе была одна лишь большая миска, очевидно, с борщом, рядом лежала та самая «натура», о которой так мечтал Тихон Егорович: сало, вареная рыба, огурцы, лук, чеснок, картошка в мундирах.
За столом сидело четверо: старуха, девочка и парень – очевидно, ее дети – и старик с волосатым лицом. Черные, с рыжеватым отливом волосы покрывали лицо курчавой шерстью. Дед был плотный, приземистый, с мощными плечами. Когда мы вошли, он вдруг поднял вверх голову, подмигнул и захрюкал совсем по-свинячьи. Причем правой рукой он крутил, словно копытцем. Это было так неожиданно и смешно, что я расхохотался. За мной захохотали Тихон Егорыч и Роман. Конечно, это был нервный смех. Мы хохотали все больше и больше и никак не могли остановиться. Роман даже прослезился. В самый разгар смеха старик хрюкнул опять и опять забил копытцем. Наш смех перешел в гомерический. Сундуков даже уже не мог смеяться. Он лишь открывал и закрывал рот, размазывая по щекам слезы.
