— Товарищ Нартахов, там очень хорошая палата, тепло, светло, — сказала сестра просительно, и Семён Максимович про себя отметил, что она уже не назвала его безликим словом «больной».
— Люда, поймите, дело не в том, что в палате тепло, а совсем в другом. А чтобы вам не быть виноватой перед главврачом, пригласите сюда Сусанну Игнатьевну.
Медсестра выпустила из рук угол подушки и, круто повернувшись, торопливо пошла по коридору.
— Эх, нехорошо, — заволновался Кейметинов.
— Дед Миитэрэй, садись пока на кровать, — Нартахов подвинулся, освобождая место.
Старик, осуждающе ворча, сел на кровать, подтянул ноги и накрыл их одеялом.
— Чего ты, Сэмэн, из малого дела сотворил большое? Разве обязательно любой разговор превращать в скандал? Ничего бы не случилось, если бы я, человек более здоровый, несколько дней полежал в коридоре.
— Но у меня есть стыд, от которого краснеет лицо порядочного человека.
— Да я всё равно скоро выпишусь, — настаивал старик.
— Ну, выпишешься — тогда другое дело, — примирительно сказал Семён Максимович. Ему совсем не хотелось расстраивать хорошего старика.
Вернулась медсестра Люда и, собрав вещи Кейметинова с тумбочки, кивнула старику:
— Пойдём обратно в палату.
— Ну как, получила нагоняй?
— Нет, — улыбнулась девушка.
— А что я вам говорил? А главврач придёт?
— Нет, она занята.
«Занята, занята, — мысленно продолжил разговор Семён Максимович. — Знаем мы эту занятость. Стыдно ей, вот и не пришла».
После ухода медсестры и старика санитарка как-то по-особенному заботливо поправила одеяло на кровати Нартахова, осторожными движениями взбила подушку.
— Вы что-то задержались на работе, Полина Сидоровна?
— Сменная санитарка заболела, я и осталась. Домой только сбегала, ребёнка в школу отправила — и обратно.
— Мальчик, девочка?
— Мальчик. — Голос у женщины стал распевным. — Да мал только ещё. Когда я его ещё выращу?
— Вырастите, какие ваши годы. — Нартахов хотел ещё сказать что-то ободряющее и снова, в который уже раз, почувствовал, как у него закружилась голова.
…Он снова увидел себя бессильно лежащим на сырой земле, увидел ночь, которая прошла сорок лет назад, услышал боль, рвущую тело. Кружилась голова. Он смотрел на темнеющую в глубине двора хату и ждал.
Вначале начала мёрзнуть спина. Постепенно нервный тряский холод стал проникать внутрь тела, подбираясь к сердцу. С тех пор как женщина ушла в дом, прошло уже немало времени — так, по крайней мере, казалось, — и тревожное беспокойство всё больше и больше охватывало Нартахова. Всколыхнувшаяся было надежда на спасение начала истаивать. Отчего так долго её нет? Плохой это признак. Опасный. Ведь не одна же она живёт, — иначе чего бы ей сразу не забрать Нартахова с собой, — и сейчас в доме, скорее всего, решается судьба раненого: то ли помочь, спрятать, то ли сделать вид, что ничего не видели, не слышали, и отсидеться за запертыми дверями, то ли донести…
