— Ой, злое дело вы сотворили! Теперь его убьете, он и на том свете холопом будет, а ему и здесь несладко живется. Ох, ох! — Волхв огляделся и сильнее закачал головой. — Ох, сколько зла вокруг колодца, Кладезя Воды Живой, порассыпали! Так враз и не подберешь! Просите прощения у Воды, а не то уйдет!
Парни и даже любопытные прохожие принялись покаянно кланяться колодцу, бормотать просьбы о прощении.
— Убили! — Едва только парни расступились, Живуля с плачем кинулась к Галчене, бросилась на колени и приподняла его разлохмаченную черноволосую голову. — Ой, Мати-Макоше, ой, да за что, да что он вам сделал, да что ж вы за люди! — в невыразимом горе неразборчиво причитала она, дрожащей рукой вытирая окровавленное лицо Галчени и прижимаясь к нему мокрыми от слез щеками. Жалость ее и любовь изливались бурным потоком слез и причитаний, и ей дела не было, кто на это смотрит да что потом скажет.
Пристыженные парни отступили назад и потупились, смущенно утирая лица рукавами. Теперь, когда горячка озлобления схлынула, они и сами понимали, что бросились на Галченю безо всякой его вины.
— Да не убивайся, дево-душе, не убит он, — утешающе сказал Обережа Живуле. — Боги милостивы.
Волхв присел возле Галчени, положил ладонь ему на лоб, приоткрыл веко. Народ у колодца примолк, с тревогой и надеждой наблюдая за ним. Вызванное усталостью и обидой ожесточение уже прошло, и никому вовсе не хотелось, чтобы Галченя оказался убитым.
— Хоть и крепко вы его приложили, да боги над вами смиловались, не убили, — объявил Обережа, и все вокруг облегченно перевели дух. Те, кто сам не участвовал в драке, даже заулыбались.
— Они, печенеги-то, племя живучее. Скоро опомнится! — сказала Егоза.
Мышан уже пришел в себя и сел, со стонами вытирая подолом длинной серой рубахи кровь из носа, — ему все-таки досталось меньше.
— Да что ж теперь делать? — плакала Живуля. Слова Обережи несколько утешили ее, но она была не в силах успокоиться. — Да дайте ж хоть воды!
Сполох первым взялся за колодезный ворот и вытянул ведро воды. Живуля бережно обмыла Галчене лицо; он слабо зашевелился, но глаз не открыл.
— Уж теперь-то вас Добыча не помилует! — громко, почти с торжеством вынесла приговор Калина. Она стояла возле колодца, опираясь на свое дубовое коромысло, как на копье. — И за подручников своих он вас на суд поволок, а уж за сына и вовсе головы снимет!
— Да он же холоп, — неуверенно пытался защититься один из парней.
— Хоть и холоп, а всё сын! — не уступала Калина. — И поделом вам! Сила есть — ума не надо! Был бы ум, знали бы, куда силу девать. А теперь — вас в поруб, а в поле с печенегами воевать — меня вот с этим! — Она воинственно погрозила коромыслом. — Вы, вояки, настоящих-то печенегов забоялись, вот и измываетесь над кем послабже! Эх! Все мужики, видать, с князем ушли, с нами одни поганки остались!
