Никто из парней не возразил на ее обидную речь — в душе каждый понимал ее правоту. Егоза показала Сполоху язык, выражая свое согласие с Калиной. Громча вяло погрозил ей кулаком, а Сполох, которого ничто не могло лишить языка, угрюмо буркнул в ответ кузнецовой дочери:
— И ты бы с князем шла, тебя бы сразу в сотники поставили.
— Бери его, что ли! — Калина бросила на землю коромысло и приподняла Галченю за плечи. — Не лежать же ему на улице — уж понесем!
— К отцу, что ли? — невесело спросил кто-то из парней. Страшно было и подумать — самим нести к Добыче его сына, избитого до полусмерти.
— Ко мне несите, — сказал Обережа. — Сперва поправим его, а к отцу, глядишь, и сам дойдет.
Парни послушно подняли Галченю и понесли в детинец. Помогал и Громча, ставший еще мрачнее, чем до драки, — он понимал, что началось все с него, и ему было стыдно. Живуля шла рядом, утирая рукавом заплаканное лицо, и никто теперь не смог бы заставить ее отойти от Галчени.
* * *
Галченю принесли в полуземлянку Обережи и уложили на лавке, накрыли медвежьей шкурой.
— Здесь у меня хорошо ему, темно, — бормотал Обережа, помогая устраивать парня. — У него сейчас очи света не принимают, им отдохнуть надобно.
Уложив Галченю и виновато потоптавшись, гончаровы парни разошлись. Осталась только Живуля. Ее никакая сила не смогла бы прогнать отсюда. Сама любовь ее выросла из сочувствия, а теперь, когда Галченя больше нуждался в сочувствии, любовь ее возросла во много раз и стала бесстрашной. Да приди сюда хоть сам разгневанный Межень с приказом немедля отправляться домой, Живуля и отца не послушалась бы.
Но Межень не являлся — он сидел дома, держась за голову и проклиная те дни, когда родились у него такие злосчастные сыновья. Никто не мешал Живуле изливать свою любовь в бесчисленных заботах о Галчене. На лоб ему она положила убрус, смоченный холодной водой из глубокого колодца, и скоро Галченя пришел в себя, но подняться не мог — от сильного удара у него кружилась голова и все плыло перед глазами. На ушибы и ссадины Живуля наложила примочки со свежим соком подорожника, приготовила отвар из цветков клевера и поила им Галченю с ложечки.
Живуля всей душой отдавалась этим заботам, жалея, что в ее силах сделать так мало. Если бы можно было вылечить одной силой любви и сострадания, то Галченя в тот же час вскочил бы на ноги здоровым, крепким и красивым, как сам Дунай Переяславец. Но этих обычных средств было мало, и за дело принялся Обережа. Он долго водил ладонями вокруг головы Галчени, как будто сглаживал что-то, бормотал заговор, а Живуля с затаенным дыханием прислушивалась к его бормотанию. Слова были самые обычные — любая мать или бабка их знает, — но в тихом голосе волхва скрывалась особая сила, проникала глубоко, глубже слуха, прямо внутрь тела, туда, где живет искра жизнеогня, раздувала ее, будила силы, которых даже сам человек в себе не знает. Живуля поуспокоилась, веря, что в руках Обережи Галченя быстро вернет силы и здоровье.
