Ринальди гордо нес золотоволосую голову, глядя прямо перед собой. Казалось, между угрюмых воинов движется ожившая статуя. Диамни отдал бы все на свете, чтобы узнать, что творится на душе у эпиарха. На его собственной душе было мерзко, но художник заставлял себя рисовать и рисовал то, что видел. Эридани, величественного и грозного в венце Раканов и с фамильным мечом у пояса, седого Борраску, полного праведного гнева, его печальную и гордую жену, глядящего в землю Эрнани, которому через несколько минут предстояло стать наследником престола. Мальчик, если верить лекарям, никогда не станет мужчиной в полном смысле этого слова, так что продлить род Раканов может только Эридани. Если успеет.
Осужденный был уже совсем близко. Неподъемные кандалы с него сняли, оставив только цепи на руках и ногах. Теплый ветер трепал золотистые волосы и кружил белые и сиреневые лепестки, осыпая ими людей, пришедших на замощенную четырехугольными белоснежными плитами площадку. Забывшие Кэртиану каменные боги равнодушно взирали, как их именем творится неправедный суд.
— Мастер, тебе теперь будет плохо видно, — Прислужник Эридани счел своим долгом опекать обласканного анаксом художника и дальше. Человек-пес был прав: с места, где сидел Диамни, то, что творится у входа в катакомбы, разглядеть будет сложно. Проклятье, как же он не хочет идти и смотреть, но придется.
Художник торопливо вскочил, бормоча слова благодарности. Пес услужливо и ловко подхватил треножник, и они перебежали к противоположному краю площадки. Оттуда и впрямь открывался отменный вид на черную скругленную сверху дыру и распахнутые в обе стороны створки, представлявшие собой бронзовые рамы, забранные витыми прутьями, меж которыми могла бы проскочить упитанная кошка. Сквозь эти щели пройдет не только меч, но и другие вещи. Те же сандалии и фляга. Только бы ночью у решетки не выставили охрану, хотя не должны — Капкан Судьбы и так не выпустит свою жертву.
Стражи заставили Ринальди повернуться лицом к братьям. Беатрисе, главам Высоких Домов. Художник видел окаменевшее лицо Борраски. Будь Ринальди виновен, он вряд ли выдержал бы взгляд полководца, но эпиарх глаз не опустил. Выдержал и художник, хотя больше всего на свете ему хотелось закрыть лицо руками. Увы! Его дело — пялиться на осужденного, и он пялился, а ликтор зачитывал приговор.
Беспощадные, нелепые в своей старинной витиеватости слова разносились над замершей под радостным летним небом площадью. Усилившийся ветер швырялся пригоршнями белых лепестков, обдавая обезумевших смертных ароматом цветущих акаций и поздней сирени. Цветы были исполнены любви и радости, люди — ненависти и злобы.
