Аркадий. Как я тебя понимаю, Феликс. Я так тебя понимаю. Как там за кордоном, жизнь, небось красивая?
Феликс. Красивая. А в Россию все равно хочется. Хотя бы умереть. На своей земле. В своем дерьме.
Аркадий. Да. А, Феликс, скажи, ты там чернявенькую за бугром не пробовал? Ну между делом. Было ж, наверно, время-то. Там на улице они стоят. Часочек по всей программе - и ты свободен. Ну можешь не отвечать. Я понимаю. Такая любовь трагическая. Просто у меня мечта такая - чернявенькую попробовать. Те, говорят, подмахивают, как в джазе поют.
Феликс. Тебе про любовь, а ты про гвоздь у негра в жопе.
Аркадий. Ну прости, Феликс. Я же сказал - ты можешь не отвечать. Я понимаю - такая биография. Не каждому испытать обломится, на хуй. Ну а дальше что, есть продолжение?
Феликс. Дальше. Дальше я перестал спать днем и ночью. Попал в больницу эту больницу, и вскрыл себе вены в ванной.
Аркадий. Что? Когда? Что ты опять хуйню-то заливаешь?
Феликс. Еще до того, как моя жена умерла от сифилиса, но после уже как сын мой после МВТУ в писатели подался. Только ему, родному, я во всем исповедовался. Произвели мои рассказы устные на него впечатление и пошел в писатели. Вохром сначала работал, теперь вот пожарником больничным, чтоб иметь время свободное, с народом общение. В его смену, ночью, вены-то я себе. Так оно приятственней, когда родная твоя кровинушка тебя до дуборезки катит да своими ручонками теплыми в холодильник закладывает. Спасибо, что простил меня мой сынишка перед смертью. А я его судьбу писательскую проклял - да так и не простил его за это желание быть писателем.
Аркадий. Это твой отец был тогда в ту смену - тот генерал с венами?
Феликс. Отец.
Аркадий. А почему фамилия у него была не Поливайлов? Я помню.
Феликс. Да потому, что профессия, еб твою мать, такая, специальность - всю жизнь людей резать под чужими фамилиями.
Аркадий. Я помню - ты очень плохим был в ту ночь, Эдмундович, очень плохим. А в следующую смену ты отгул взял. А никому не сказал, что отца хоронишь, что отец твой тоща здесь был с венами.
Феликс. Так это только мое дело, Аркадий. Мое и Бога.
Аркадий. Про все это ты поэму свою пишешь?
Феликс. Про все.
Аркадий. Я бы напечатал твою поэму, Феликс, дочурками клянусь - напечатал бы.
Феликс. За это спасибо, Аркашка.
Аркадий. Да нет, мощный сюжетик, жизненный. Когда писатель про все свое пишет, оно верное искусство получается, без наклепа. А про меня, про всю эту хуйню, что ты со мной сделал, тоже напишешь?
