Потом они играли в «ехали-летели», и Катя заливисто хохотала, доверчиво кладя свои крошечные ладони на огромные светло-коричневые лапы чернокожего исполина.
А потом она прыгала с верхней полки, африканец ловко ловил ее в кольцо крепких черных рук и потом опять подбрасывал вверх.
Девочке так понравились веселые черные люди с ослепительными улыбками, что не хотелось с ними расставаться.
— Они такие хорошие, — доверчиво сообщила она отцу. — Они добрые.
Наверное, потому что черные.
Отец не ответил ей. Он хмурился и был чем-то озабочен.
. Москва встретила их затяжным мелким дождем. Небо низко клубилось над головой, утекая куда-то в сторону серых домов с иссеченными дождем слепыми стеклами.
Когда толпа встречающих рассосалась. Катя с отцом остались вдвоем на пустом перроне. Их никто не встречал. Отец еще более помрачнел и нервно одернул дочь, когда та капризно заныла, что хочет пить.
— Стой около вещей, — приказал он, — а я пойду позвоню.
Горестно вздыхая. Катя села на чемодан, подперла голову рукой и стала обидчиво размышлять, как было бы хорошо, если бы веселые черные дяденьки из поезда забрали ее с собой. Они стали бы ее папами, играли бы и веселились с ней целый день. А про злого папу, который хочет пожениться на этой противной курчавой тете Татьяне, напоминавшей плохо стриженного пуделя, она бы даже не вспоминала!
Тут вернулся отец, мокрый и какой-то взъерошенный.
— Поехали, — сказал он, не глядя на дочь. — Вещи сдадим в камеру хранения, и я тебя отвезу к матери.
Он торопился, ему не терпелось скорей закончить неприятную процедуру.
Катя молча поплелась за ним, низко опустив голову. Она задумчиво наблюдала, как через дырочки сандалий вливается и выливается дождевая вода.
Сначала они долго ехали куда-то на метро, так долго, что Катино платье стало подсыхать, а потом тащились на автобусе, неуверенно глядя в запотевшие слепые стекла.
Мать ждала их возле подъезда пятиэтажного кирпичного дома. Катя хотела было с радостным воплем кинуться ей на шею, но в нерешительности застыла на полдороге. Мама выглядела странной, как будто чужой. Она была толстая, расплывшаяся, с порыжевшим кукушечьим лицом и усталыми, не радостными глазами.
— Ну, пойдем! — Едва клюнув щеку холодными одеревеневшими губами, она крепко сжала руку дочери.
На прощанье слабо помахав отцу и стараясь не плакать, Катя побрела за этой незнакомой толстой женщиной, совсем не похожей на мать, какой она ее помнила. Катя привыкла видеть маму красивой, улыбчивой, как на обложке журнала «Советский экран». А в этой старообразной, сердитой тетке, тяжело переваливавшейся с ноги на ногу, точно утка у речки, с трудом угадывалась ее добрая мама в красивом платье с красным пояском, такая, как три года назад, в Крыму. Только тяжелая пшеничная коса, оттягивающая затылок, осталась прежней и напоминала девочке ту, навсегда ушедшую маму.
