Он хочет знать, чем я занимался вчера… Его сеансы построены от балды – он может начать разговор с чего угодно, в принципе, он прав – не имеет значения, с чего начинать: человек разматывается с каждой нитки. Итак, что я делал вчера… Вчера я помогал маме убирать в Гуманитарном институте (расчет простой: она работает за двоих, и я ей иногда помогаю). Так как я не оформлен официально, мама вовлекла меня в конспиративную игру. Впустила в здание с черного хода, заставила говорить шепотом, перебегать коридоры там, где еще были открыты кабинеты – было поздно, но люди громко о чем-то спорили в лабораториях. Удивляюсь: откуда в Гуманитарном институте химические лаборатории? Естественно, маму я не стал спрашивать, у нее сразу возникли бы самые фантастические версии.
Мы поднялись на шестой этаж, мое колено трещало. Мама выдала мне идиотский халат, я таскал за нею пылесос, она забывала ключи, попыталась накормить меня дешевым салатом, поила ягодным чаем Lipton, показала комнату (seminariruum[4]) и призналась, что ночует здесь, принимает душ (там была душевая). Странная комната… Увиденная мною впопыхах и в том нервном состоянии, вызванном конспирацией, комната показалась мне чрезвычайно необычной. Назвать ее конференц-залом нельзя, потому что в ней было мало места. Маленький кабинет? Нет, тоже не годится. Это была миниатюрная двухкомнатная квартира! Первая комната, со столиком на семь персон, была гостиной, а вторая, с небольшим диванчиком и кухней, была спальней. Свернувшись, как маленькая мышка, моя мама тут ночевала.
«А что, и домой ехать не надо! – говорила она запросто. – Ой, дома у меня так холодно, что вспоминать не хочется. – Она бы дом забыла совсем и жила с удовольствием без дома: А что, как улитка без домика! – Здесь зимой тихо и тепло, и все под рукой, всегда порядок. Сама навела. И ехать на работу не надо! Ха-ха-ха! Смотри, какой укромный кухонный закуток. – Мама проверила холодильник. – Видишь, у них всегда вино есть, и белое, и красное… А одна бедная девушка хранит инсулин…»
Ночью мама слушает, как замирает здание: «Есть такой час ночью, когда весь институт, наконец, замирает – и во время дождя здесь капли стучат по подоконнику…».
О тех, кто занимал кабинеты, она говорила с благоговением, как о полубогах. Женщин она называла «тетеньками», а мужчин – «профессорами». Моя мама – семидесятилетний ребенок, она никогда не повзрослеет и не состарится. На всех, кто ездит на работу в машине и занимает какую-нибудь мало-мальскую должность или хотя бы имеет свой стол в небольшом офисе, мама смотрит как на людей много старше ее. Я ей не говорю, что теперь тоже иногда сижу за столом в кабинете, у меня ведь есть небольшой стол в клубе, я – секретарь, но я не хочу ей об этом сообщать.
