– Он самый.
Подхватив кирки и лопаты, рабочие пошли послушать.
– Вот, поглядите! – Конопка высмотрел среди солдат босого и теперь указывал на него пальцем. – Истинные защитники своей Отчизны не имеют сапог! А в это время они… – он махнул рукой, указывая себе за спину, – заботятся об изменниках, о предателях, о пособниках москалей, чтобы те досыта ели, сладко пили и мягко спали! Кто защищает врага, тот сам враг! И за примерами далеко ходить не надо! Кто сдал захватчику Краков, колыбель нашей революции? Полковник Венявский! Смерть ему и вечное поношение!
– Смерть! Здрада! – завопили несколько глоток; в воздух взметнулись стиснутые кулаки.
– А если завтра враг подступит к вратам нашего города, все ваши труды, – Конопка повел рукой в сторону окопов, – пойдут прахом, потому что изменники, засевшие там, – снова жест назад, в сторону Замка, – сами эти ворота откроют!
К возмущенному реву присоединились голоса рабочих. Конопка начал выкрикивать имена, и толпа стихла, жадно его слушая:
– Князь Антон Святополк-Четвертинский! Единственный шляхтич, поднявший голос против нашей святой Конституции! Смерть тарговичанину!
– Смерть!
– Епископ Виленский Игнаций Массальский! Отдал Отчизну на поругание на Гродненском сейме! Смерть ему!
– Смерть!..
После каждого имени страшный вопль подхватывали хором, он превратился в боевой клич, объединяющий толпу в единое целое, в рев разъяренного зверя с налитыми кровью глазами, ослепленного жаждой мести и лишенного разума, готового крушить и убивать.
Многоголовое и многорукое людское чудище поползло в город, захватив с собой балки, доски и плотницкий инструмент. На Замковой площади к Конопке присоединился Ян Дембовский, и толпа разделилась: половину повел за собой Конопка к Брюлевскому дворцу, другую половину – Дембовский на Сенаторскую, ко дворцу примаса. При свете факелов стучали топорами, сколачивая виселицы; Дембовский залез на перекладину и привязывал к ней веревочную петлю. Покончив с этим делом, он уселся покрепче, обхватив перекладину ногами, и погрозил кулаком в окно дворца, будто примас мог его видеть: погоди, будешь ужо письма пруссакам писать!
В Брюлевском дворце стояла тишина. Четыре польских короля затаились в своих нишах, растерянно молчала Польша над главным порталом, печально опустила голову Минерва. Но гул, доносившийся с улицы, растревожил даже тех его обитателей, чьи окна выходили в сад; скоро уже никто не спал, разве что самые маленькие дети.
