— Я требую полной боевой готовности. За все отвечают офицеры.
— Слушаюсь, господин генерал.
— Вместе с артиллерией пусть пришлют и прожекторное отделение — оно будет освещать окрестности. За исполнение всех приказов несете личную ответственность вы.
— Слушаюсь, господин генерал.
Приняв решение, генерал почувствовал, как по телу его разливается спокойствие, облегчение. Только зуб продолжал болеть, хотя он принял после обеда четыре таблетки аспирина. Боль, правда, была терпимая, но она его раздражала, портила настроение. С каким таким негенеральским характером он уродился — не мог переносить ни боли, ни невзгод — даже самых маленьких и пустячных? И в дополнение ко всему Козареву предстояло провести здесь, в поле, бессонную ночь. А он уже сейчас был бы не прочь соснуть. Почему бы ему не оставить все на подполковника, раз они до утра ничего предпринимать не станут? Да, нет, опасно… А, собственно, почему? Он решительно махнул рукой, словно отгоняя дурные мысли. Не лучше ли в самом деле подумать, где тут можно вздремнуть. «А что было на турецкой границе в тридцать девятом! — вдруг вспомнил он. — Что было на Страндже! Громадные серые полёвки, как груши падавшие на брезентовые палатки, змеи, которые кольцом сворачивались под подушкой!» Тогда его, помнится, всем взводом охраняли от всяких гадов. И все-таки уберечься было невозможно. Но охота ему об этом думать! Нет у него, что ли, других воспоминаний — приятней и интересней?
Солнце зашло. Над пустынной равниной горело оранжевое зарево. Грабы на склоне балки почернели, тени растаяли, свежий ветерок шелохнул их безжизненные листья. Генерал, устало вздохнув направился к телефону.
* * *
К вечеру на позиции полицейских частей прибыл околийский начальник Киселов. Первое, что он здесь услыхал, — это известие о смерти капитана Мирковского. Новость была не из приятных: Киселов отлично понимал, какое тягостное впечатление произведет она на приверженцев власти в маленьком околийском городке. Как это произошло? Смуглый, сухопарый полицейский поручик, для своего чина весьма немолодой, мямлил что-то очень бестолково и никак не мог объяснить. Мирковский был пьян, не соблюдал осторожности и в первой же атаке пуля угодила ему в живот. Здесь рассказ становился совершенно бессвязным и непонятным. Должно быть, подумал про себя Киселов, раненый звал на помощь, стонал, но не нашлось ни одного человека, кто бы вынес его с поля боя. Вторая пуля, более меткая, лишила капитана жизни. Поручик сам видел его труп. Но пулеметные очереди партизан заставили их отойти обратно, оставить тело убитого командира в поле, перед партизанскими позициями.
