Мы были мальчишками | страница 48
— Ну, воробей, господи благослови!.. Будем учиться ходить… Р-раз… — И дядя Вася сделал первый неуверенный шаг. Впрочем, даже не шаг — волоком протащил по полу искусственную ногу, потом другую. Переставил костыли и вновь перетащил за ними следом свое, такое сейчас непослушное и тяжелое тело. И опять, и опять…
Он дотащился до конца комнаты, медленно развернулся. Лицо его раскраснелось, по лбу и щекам катились крупные капли пота, а глаза были веселые — такие же, какие я видел у него до войны: искрящиеся смехом и удалью.
— Ну, воробей, что скажешь?
— Хорошо! — не задумываясь, выпалил я. — Очень хорошо. Только вы повыше ноги поднимайте и ступайте тверже…
— Ты думаешь? Давай попробуем…
Он закусил губу, вдохнул полную грудь воздуха, словно собирался прыгнуть, переставил вперед костыли и начал поднимать левую ногу. Вот ботинок оторвался от пола, нерешительно и беспомощно повис в воздухе и потом медленно двинулся вперед и как-то влево. С глухим стуком опустился на пол. Дядя Вася застонал. Я испуганно посмотрел на него и спросил:
— Больно?
— Ничего, — сквозь зубы ответил дядя Вася. — Ничего, воробей… Боль — чепуха, главное, ты прав, так мне легче и удобнее…
Дядя Вася постоял, опять набрал побольше воздуха, с таким же, усилием поднял правую ногу и опустил ее. Посмотрел на меня и вдруг подмигнул.
— Каково? Идет дело?
— Идет, — поспешно согласился я. — Вы только не торопитесь… — И не успел я договорить, как вдруг одна нога у него подкосилась, дядя Вася качнулся, застучал костылями, стараясь сохранить равновесие, и грохнулся на пол. Мгновение я стоял, словно прикованный к месту, потом бросился к нему.
— Вы ушиблись? Ушиблись, да? Вставайте, я помогу…
Он поднял голову и замотал ею:
— Не-ет, воробей, нельзя… Тебе нельзя… Я — сам! Только так… А ты, значит, отойди…
— Но вам же тяжело…
Дядя Вася взглянул на меня, и я вдруг увидел его налитые кровью и бешенством глаза. Такого выражения в них я никогда не видел. Они всегда были веселыми, смеющимися, в последнее время — спокойными, грустными, иногда — суровыми, а сейчас…
— Отойди, Васька, — тяжело и грубо сказал он. — И не смей жалеть меня! Понял?
Я согласно мотнул головой, хотя, честно признаться, ничего не понял. До сих пор я думал, что помощь человеку, оказанная вовремя, найдет в его душе благодарный отклик, а тут… Мне было немного обидно и неудобно, будто я совершил что-то предосудительное.
Тем временем дядя Вася, сопя и глухо чертыхаясь, старался подняться. Вот он утвердился на коленях, потом, опираясь на костыли, поставил на ступню одну ногу и начал выпрямляться, подтягивая другую… И он встал!
