Мы были мальчишками | страница 45



— Стошнило, — сказал Валька. — Нахватался, слабак.

Подполз, отдуваясь, Арька.

— Выдрало, — пробормотал он и тыльной стороной руки отер губы. — Не буду больше… Дрянь…

— Эх, была не была, — сказал тогда я. — Дайте попробую!

Валька охотно согласился:

— Давно бы так… Все мальчишки курят. А чего, на самом деле, девчонки мы, что ли? Мужчины должны курить.

— Ладно, ладно, — перебил я его. — Мужчина… Наговоришь сейчас семь верст до небес… Сверни-ка лучше мне и помолчи.

И Валька послушно и быстро сотворил мне такую же аккуратную и солидную «козью ножку», какую сосал Арик.

И вот сидим мы с Валькой Шпиком и курим. Чердак заполнился табачным дымом, и лучи солнца, проникая к нам через чуть заметные щелочки и дырочки в крыше, кажутся голубыми шелковыми нитями. Кружится голова, тянет на кашель, но я креплюсь, подавляя его в груди, и неумело тяну и тяну из самокрутки горький, дерущий горло дым. Да, голова кружится приятно — все плывет перед глазами, сделалось невесомым и нереальным, как сон, предметы стали неустойчивыми, с мягкими, потерявшими твердость очертаниями. И звенит что-то внутри тебя, звенит…

Посидев еще немного, Валька Шпик сказал:

— Ну, я пойду. Мешать вам не буду… А может, остаться, помочь?

Я не ответил, почему-то промолчал и Арик. Полуприкрытыми глазами он смотрел в дальний темный угол чердака и сосредоточенно морщил лоб. Валька посмотрел на нас, хмыкнул себе под нос, поддернул штаны и, не дождавшись ответа на свой вопрос, полез из чердака.

Творилось со мной неладное и нехорошее. Такого я еще никогда не чувствовал. Головокружение прошло, предметы опять утвердились на своих местах и обрели первоначальную плотность и объемность, и я почувствовал, что во мне исчезло что-то легкое, чистое, а взамен появилось угнетенное, тупое, безразличное ко всему на свете, словно я постарел, по крайней мере, лет на двадцать… И было обидно на кого-то и на что-то…

— Я больше никогда не буду курить, — прошептал Арик. — Никогда.

— Я тоже, — так же тихо, не глядя на него, ответил я.

Забегая на много лет вперед, скажу: мы сдержали свое слово.

После обеда на чердак взгромоздился Пызя. Уселся на поперечной балке — распаренный на солнце, как после бани, вспотевший и довольный чем-то. Извлек из кармана штанов свой грязный носовой платок, провел им по лицу, потер под висячим носом, скомкал в комок и сунул обратно в штаны. Покряхтев, пробубнил:

— Ладно, очень ладно… Ну, работайте, работайте… — И, открутив колпачок от масленки-табакерки, начал совать в ноздри темную пыль.