— Расскажите, а… Мне ведь тоже хочется знать, — попросил он.
— Не твоего ума дело, много будешь знать, скоро состаришься, — оборвал я его. — Вы, как хотите, а я курить не буду.
Арик кивнул головой и молча полез к выходу. Уже на лестнице он сказал:
— Сейчас принесу газету и спички.
Мы помолчали. Потом Валька, обиженный моей рез костью, буркнул:
— О тебе дядя Вася спрашивал: почему не заходишь к нему?..
Я пожал плечами.
— Не видишь, связался с этим Пызей…
— Стоит спину гнуть…
— Стоит — не стоит, а помогать матери надо. Есть нечего, а брюхо просит…
Валька, забыв про обиду, похлопал по своему круглому и тугому животу:
— А нам хватает. Папахен с пекарки кое-что приносит.
Как я ненавидел Вальку в эту минуту! Его розовую щекастую физию, круглый живот! А вместе с Валькой и его отца-верзилу с руками гориллы и тяжелой нижней челюстью, черноволосого, с изувеченными какой-то болезнью ступнями ног. В армию его не взяли, и он даже гордился этим. Во всяком случае, я слышал однажды, как он изрек:
— На фронт дураков берут, умные в тылу нужны.
По-видимому, он относил себя к умным, но, по моему мнению, для того, чтобы сказать такую глупость, ума не так уж много требуется. Ну, чем, спрашивается, мой отец хуже него? Разве только тем, что его взяли на фронт и он сейчас с винтовкой в руках защищает свою Родину от фашистов? С этим я, конечно, не мог согласиться, и поэтому с тех пор невзлюбил Валькиного отца, всячески избегал встречаться с ним.
— Однако, как ты об отце говоришь, — сказал я Вальке, чтобы не молчать. — Папахен…
— А что? — вскинул на меня Валька глаза и сощурился, будто ему в лицо ударил луч света. — Заслужил, вот и говорю…
— Все-таки он тебе отец, а ты — сын…
Валька разозлился так, что я растерялся.
— Отец, отец! А ты знаешь, какой он отец? А это ты видел? — Валька вскочил, повернулся ко мне спиной и задрал рубашку. — Видел, а, видел? Это мой отец так делает!..
Я смотрел на Валькину несильную, смуглую от загара спину и не верил глазам: она была исполосована темно-синими полосами.
Одернув и заправив рубаху в штаны, Валька опять сел и зажал ладошки между коленями. Не глядя на меня, заговорил, проглатывая окончания слов:
— Ворюга он. На пекарне для фронта сухари и бисквиты делают, а он таскает… Я сказал ему раз об этом, он меня выпорол… А теперь почти каждый день напивается и лупит меня… Зажимает голову между ног и ремнем… Я молчу, а он ярится, хлещет еще сильней, ждет когда я заору… У-у, скотина!
