Арька уже ждал меня: сидел и накручивал на палец свой чубик. Недовольно сказал:
— Два часа жду… Дрых?
— Ну и что? — с непонятным вызовом ответил я. — Ну, дрых, а что?
— Пызя ворчал, плевался, как верблюд. Говорит: «работнички». — Арик скорчил такую гримасу, которая, по его мнению, наиболее полно выражала Пызино отношение к нам. — Пороть, говорит, вас надо, избаловались…
— Ему дай волю — выпорет, — со злой убежденностью ответил я. — Он сможет… Валька Шпик не приходил?
— Нет. Зачем он тебе?
— Давно носа не кажет. Куда, интересно, исчез? То рядом все время крутится — палкой не отгонишь, то как сквозь землю провалится… Ну что, полезли?
— Пошли, — со вздохом поднялся Арик и взял палку-костыль. — Пызя сказал, чтобы не озоровали на чердаке.
— А где он сам-то?
— На базар наш табак продавать попер. Знаешь, сколько он выручит за него? Тыщу пятьдесят рублей — во!
Я остановился пораженный.
— Тыщу пятьдесят?
Я стоял и, упершись глазами в хорошо утрамбованную дорожку, старался представить себе эту тыщу да еще пятьдесят. Цифры звучали оглушительно и насмешливо. За работу — за целый день работы! — Пызя заплатил нам сто пятьдесят семь рублей с копейками, а сам, не работая, получит тыщу пятьдесят… Как это все усвоить, понять?
— Теперь понял, как надул нас Пызя? Он получит в шесть раз больше, чем заплатил нам.
— Арифметика, — вздохнул Арька и затеребил свой несчастный чубик. — Вот так Пы-ызя-я… Что же нам делать?
Я махнул рукой.
— Ничего не сделаешь теперь. Сразу надо было думать, когда договаривались, а то молчал, будто язык проглотил. Пызя же спекулянт первой марки, жить не может, чтобы кого-нибудь не облапошить.
Расстроенные и подавленные, мы поднялись на чердак, накрутили на лица марлю и молча приступили к работе: хрум-хрум-хрум…
Двигая рычагом рубилки, я опять вспомнил о письме отца, о непонятных строчках в нем… Звучали они назойливо и почему-то вызывали чувство протеста, будто где-то за ними таилась, готовая вот-вот показаться, несправедливость… «Подумай, чем ты можешь помочь… приблизить победу…» Помочь! Рублю Пызе табак, который он тащит на базар и продает по червонцу за стакан… Вот моя помощь… А что я сделаю? Что?!
Хрум-хрум-хрум — издевательски и сочно похрустывают рубилки…
Солнце между тем поднималось выше и, как сковородку на медленном огне, накаливало крышу дома. На чердаке сгущалась сухая жара и духота, в воздухе плавали миллионы пылинок табака. Дышать становилось все труднее, по лицу и по телу ползли капли пота и щекотали кожу, настроение было прескверное. И я сдался первым.
