– На тебя вся надежда, – вздохнул старшина торговых рядов, отсчитывая монеты. – Потому как еще немного, и шорник прибьет его – у шорника недавно двойня родилась, так что нет ему покоя ни днем, ни ночью. Измаялись мы.
Алая важно кивнула, хотя, по правде сказать, совсем не понимала, как подступиться к этому странному делу. Но, поразмыслив, решила сперва сходить посмотреть на пиликальщика собственными глазами.
Все так и было: посреди базара сидел подросток лет четырнадцати, бережно в руках держал диковинную цитру и извлекал из нее время от времени душераздирающие, удивительно негармоничные звуки. Тут была какая-то ошибка. Сама цитра была красивой, изящной вещью, сделанной из неизвестного Алой дерева. Колки ее были выточены искусно, а поверхность покрыта темным лаком, блестевшим не явно, не нагло, как блестели поливные кринки, а мягко и маняще.
Алая еще с минуту подумала, а потом решительно подошла к подростку и хлопнула его мягко раскрытой ладонью прямо в темечко. Юнец Волдомиро немедленно погрузился в сон. Алая вынула из его ослабевших рук цитру, погладила осторожно дерево, тронула струны так нежно, что не раздалось ни звука, и поступила неожиданно. Она села прямо посреди рыночной грязи, диковинно села – на пятки, распустив веером вокруг юбку, положила инструмент себе на колени и задумалась.
Сперва в голове у Алой царила пустота, словно молочный туман, застилавший ее внутреннее зрение. Потом туман стал мягко расступаться, и она увидела диковинный дом, легкий и хрупкий, сделанный из пустотелых странных деревяшек и какой-то полупрозрачной тонкой ткани. Стены в доме были раздвижные, внутри в доме горели огни, и на этих раздвижных стенах, на этой полупрозрачной ткани скользили тени женщин. Одна из женщин сидела, полузаслоненная ширмой, а другие сновали вокруг нее, собирая на низенький столик множество блюд с не похожей на привычную едой – Алая даже засомневалась, еда ли это? Какие-то уплощенные колобки и шкатулочки. Может, краски для лица или лекарственные снадобья? Но женщина взяла колобок пальцами и окунула его в одну из шкатулочек, а потом отправила в рот. И тотчас отодвинула низенький столик, и прилегла рядом.
Это была странная женщина. Там, где жила Алая, ценились крепко сбитые, работящие, двужильные бабы из породы кровь с молоком, громкие голоса которых далеко раздавались в округе. "Баба – огонь!" – говорили про таких довольные мужья. А женщина в диковинном доме была другой. Она была трогательной и беспомощной. Казалось, даже ее многослойные пышные одежды тяготят ее и прижимают к земле. Казалось, если она встанет в полный рост, то тут же упадет, сломанная бременем и грубостью этого мира.
