понятен. Северо поддавался осязанию в полной тьме духовной ночи благодаря уникальности. При всех витиеватых рассуждениях П. ясно понимал, что Сильвестро земной человек. Внешне этот мешок изношенных костей и тухнущего мяса не выглядел философской абстракцией, а был земным, здесь и сейчас существом с множеством пороков. Романтический диссонанс возвышенного и земного будоражил П. Он точно знал, что стал адептом, что воспринял вирус демиургова духа. Тень старика становилась всё отчётливей за его спиной, он слышал её, как роковой лейтмотив, но не закрывал уши, желая слушать её хрустальные, словно сталагмиты, гармонии и дальше.
Дух господина П. блуждал в потёмках бытия. Завидев в дали слабый огонёк Харона, он, как мотылёк, метнулся к нему и не заметил, что оказался в ловушке. Будто в едком желудочном соке, П. медленно начал растворятся в дыму шаманского дурмана Северо. В очередную душную ночь он поставил на маленький столик Амали возле кровати стакан с водой, где растворил губительную таблетку. С холодностью инженерного расчёта он готов был скормить целую пачку пилюль своей жене. На фоне мерного тиканья часов, в наглухо зашторенной комнате он открывал глаза и слышал ими, как в черноте ночи женщина глотает воду из стакана и думал о картинах, которые обычно рисовал перед его мысленным взором старик. П. казалось, что одеяло шуршит, словно тревожное тремоло струнных, что калитка во дворе скрипит, как хриплый фагот – звучит мотив зла, но зло ли то, что находится по ту сторону морали? Удушающая тропическая ночь стала союзницей П. Он отключал кондиционер, спящая Амали сбрасывала с себя лёгкую простыню, к дыханию примешивался хрип и она, не отрывая голову от подушки, вновь тянулась к стакану, заботливо поставленному мужем.
П. уже не единожды послушал «Большую фугу» Бетховена, которая так нравилась Сильвестро. Он двинулся дальше, слушал Рихарда Штрауса и Брукнера. Особенно его впечатляло скерцо из Седьмой симфонии, оно напоминало знаменитый «Полёт Валькирий». Орлиные когти кварт хватались и выдёргивали сердце из груди П., он летел куда-то в вершинах гор, парил над обыденностью и чувствовал в себе высший закон, по которому может уничтожить своё семя в лоне Амали. Стальные доспехи симфоний Брукнера вселяли в него хладнокровие, которое сама же Амали некогда в нём воспитала. Ей нужен был добытчик, а не жертва. День за днём она усердно ваяла карьериста, хваткого делягу, не упускающего своего, и у неё это успешно получилось. Но ростки искусства было не затоптать, они проросли сейчас, благодаря Северо, и дали свои странные плоды.
