– Господи, помилуй, – крестится батюшка, а я повторяю.
Дальше уровень еще сложнее, я должен признаться в самом постыдном. Вот дурак! Зачем я это делал, сейчас бы не было у меня этих мучений. Ну, давай, трус! Признайся вслух, что это было в твой жизни… Не могу. Уже стыдно не только за то, что совершил, а еще за свою слабость и трусость сейчас. Я маленький, никчемный человек, а вовсе не тот, за которого себя выдаю на людях.
Мне больно, обидно и стыдно одновременно. Горло пережимает комок, никак не могу его проглотить. Сквозь него с большим усилием проталкиваю слова, которые так боюсь произнести вслух. Они выползают из меня каким-то мышиным писком. От боли в горле начинает щипать глаза, они слезятся. Закрываю их руками, чтобы батюшка не видел моей слабости, и не могу остановиться. Последний раз такое было в глубоком детстве. Не знаю, почему, но именно сейчас вспомнил, как мама ругала меня за проказу, а я рыдал и сквозь слезы признавался ей в содеянном с одной целью – заслужить мамино прощение. Чтобы она взяла меня на руки, прижала и никогда больше не ругала. Но сейчас не детство, и передо мной не мама, а строгий священник, известный в округе своим крутым нравом. И я рыдаю перед ним. Что ж, настал момент истины. Самое время гнать меня со двора. Поделом. Я заслужил и готов к этому.
Отец Василий накрывает меня епитрахилью, читает молитву и крестит мою голову.
– Целуй крест и Евангелие, готовься к причастию, – произносит он.
Подождите, то есть изгнания не будет? Как к причастию? С моими-то грехами? Я не верю в свое счастье. Мне простили все плохое, что было сделано. Это невероятно! Господи, спасибо Тебе, что Ты придумал такую штуку, как таинство исповеди! Спасибо, что послал мне добрейшего отца Василия! Я никогда больше не буду грешить: сквернословить, курить, издеваться над людьми, делать все то, за что мне так стыдно. Обещаю.
Счастливый, я встал в дальний угол храма, еще и еще раз пытаясь осознать, какое чудо произошло. Может быть, я не очень пока разбираюсь во всех тонкостях церковной жизни, но выходит, что сейчас душа моя чиста. Это большая ценность, нужно постараться сохранить ее в таком состоянии. Странно, но какой-то святой, изображенный на стене в архиерейском облачении, улыбается, хотя это именно он еще недавно смотрел на меня своим грозным и осуждающим взглядом. Не сочтите меня за сумасшедшего, но я отчетливо вижу, как он улыбается. Причем, это не издевательская насмешка надо мной, а улыбка радости. Нужно обязательно выяснить, кто он?
