– Как спалось?
– Я только уснула.
– Как знать. Иногда не разобрать, где сон, а где реальность. Грани стираются. Всегда стираются. Границы придумал человек, не жизнь.
– Я думала, что больше не вернусь сюда.
– Наивно, – он протянул букетик ромашек, таких беззащитных. – Надо было подождать.
– Для чего? – я понюхала цветы. Ахнула от нежнейшего аромата зарождающейся весны, теплого солнца, чистой росы.
– Чтобы объяснить тебе, что тут к чему. И что тебе предстоит сделать…
– Для этого потребовались годы?
– Для кого-то годы, для кого-то – дуновения ветра. – Молчание. – Неважно. Я ждал, чтобы увидеть в твоих глазах невидимое сияние.
– Сияние?
– Извини, звучит бредово. Трудно говорить, когда не верят. Поверь – ты поймешь. Не сразу, но поймешь. Идем, соня.
Я потянулась, предвкушая красивый и сказочный сон, встала с постели и на полном серьезе спросила:
– Это вы дали мне сил?
– Предпочел бы, чтобы ты обращалась ко мне по-другому. Папа, например. Это трудновато. Поэтому пока перейдем на «ты», хорошо?
– Хорошо.
– И отвечаю на твой вопрос – я скажу, что ничего не делал. Просто ты обрела единение с заблудшей душой. Я лучше помолчу. Пойдем-пойдем. Надо торопиться, время идет.
* * *
Когда мы шли по деревне, по узким улочкам, сплошь изборожденным ухабами и ямами, случайные – или неслучайные – прохожие, облаченные в простецкую деревенскую одежду без ярких красок, приветствовали нас радушными и скромными улыбками; некоторые поднимали руки повыше головы и махали, сжав платки в кулачки – белые маячки.
– Жители рады твоему возращению. Их любовь подобна чуду. Не правда ли?
– Чем я заслужила их любовь?
– Добрыми делами.
– Какими?
– Которые ты обязательно исполнишь по воле нашего народа.
– Исполнишь? Откуда они знают, что я…
– Потому что мы верим в родственные узы – души, сплетенные единой нитью. Каков отец, такова дочь.
Мы помолились и вошли в церковь, пропитанную ладаном, гарью от зажженных свечей и ароматами полевых цветов, что громоздились в вазах на поддонниках. Побеленные стены пустовали – икон было непозволительно мало. Деревянный пол устлан бледно-красным ковром, загнутым по краям. С потолка свисала свечная люстра, над которой стоял позолоченный престол; на нем покоился крест и льняной антиминс. Ни священника, ни прихожан. Тишина. Через сводчатые окна проникали лучи солнца.
– Прости, а где батюшка?
– Не волнуйся, сейчас он в гостевом домике рассказывает юному поколению, что Бог – рядом с нами. В наших сердцах, – он, прихрамывая, подходит к антиминсу и говорит: – В этом антиминсе мощи нашего далекого предка. Мученика. Только мы имеем священное право прикоснуться к антиминсу. Подойди ближе. – Я послушно следовала указаниям Отца. – Протяни руку. Не бойся. Смелей. Почувствуй тепло. Чувствуешь?
