Их пень Чий узнал сразу же по торчащим вверх корням, как только они вынырнули из-за поворота тропы. Только людей видно не было, подойдя ближе, он понял почему. И одежда, и лица были грязными и в темноте почти неразличимы. Он бы ещё долго, наверное, никого не смог различить, если бы не белки глаз. Тени при приближении превратились в шесть человек, они сидели, лежали, стояли, и, судя по напряженным лицам, их с Тольнаком самодеятельность тут никому не понравилась. Как ты там говорил? «Раньше их вернёмся». Ну.
Тому, что он пришёл один, удивились и, видимо, поэтому не встретили криком. Он решил развить успех, с ходу сказал, что ночёвку они нашли, что Тольнак там остался делами заниматься и сказал идти к нему. Выражение лиц не изменилось почти, но Чий понял, что кричать на него уже не будут. Они вообще не понимали, радоваться им ночёвке или наоборот – всё-таки от Степи в другую сторону, слишком замёрзшие, грязные и уставшие. Смотрели на Израна, а вот ему это, похоже, не нравилось по-настоящему, он был таким же грязным, как и все, молчал, но даже и вот так в темноте Чий понял, что разозлен, больше чем просто разозлён, даже странно было, он, похоже, с трудом себя держал, тут было что-то другое не как у остальных, как истерика. Спросил он только: «А почему мы идти должны?». И тут Чий испугался, в голове панически пронеслось: «…На Тольнака… сослаться на Тольнака». И он понёс какую-то ахинею, что, мол, он тут не при чём, что это всё Тольнак. Он тупо глядел под ноги и говорил, говорил, потом вдруг стало стыдно, и он замолчал.
К тростникам они подошли уже ночью, тучи растянуло, и сверху мерцали холодным колючим светом маленькие звёзды. Ночь была тихая, под ногами шумно и сочно хрустел тростник, отражаясь от глади воды, звук неприятно далеко разносился вокруг, если бы кто-нибудь находился рядом, их бы обязательно услышали. Тольнака на месте не было, их островок был пуст, заросшее, как и рядом, место: небольшой пятачок примятой растительности и еле заметная тропинка, по которой они шли. Он ступил на сушу, посмотрел, где они лежали, ничего нового, вроде, не было: следы босых ног, сломанные стебли.
– Тольнак! – крикнул он, не особо надеясь что-то услышать, никто не ответил, он развернулся в сторону пацанов и пожал плечами.
– Да вижу я, вижу.
Сейчас островок показался ему убогим и маленьким, гораздо меньше, чем ему помнилось, ненадёжней, и даже земля, где они лежали, почему-то раньше представлялась гораздо большей, чем на самом деле – можно было пройти мимо поляны и не заметить её. Просто грязь, возвышающаяся над грязью на пару ладоней. Они чуть не втоптали его в жижу совсем, когда стали стелить поверх тростник, ноги уходили по щиколотку, и в особо глубоких отпечатках тут же масляно заблестела просочившаяся вода. Её накрыли тростником, слоем, потом ещё слоем, потом ещё, он развалился на колкой соломе, чувствуя, как заныли затёкшие, натруженные ноги, его тут же потянуло в сон. Ночи в последнее время стали холодные, когда он возвращался, ведя сюда остальных, шли уже по остывшей воде, и чувствовалось, как она неприятно высасывает из тела тепло. Озноб сильнее всего ощущался суставами, они были разбитыми, горячими как будто, их болезненно крутило, снова стало больно глотать, но пока всё это досаждало несильно, на фоне того, что двигаться больше не надо, можно расслабиться и полежать, это почти не замечалось, тем более что голод почему-то отпустил, есть он не хотел, наоборот, при мысли о еде его немного подташнивало. «Надо перед сном тростника сломать укрываться», – подумал он, зябко подышав на руки.
